Игорь Лощилов - Свержение ига

Долгий изнурительный путь посланцев великого князя сулил скорое и удачное окончание. Последнюю большую остановку на литовской земле сделали они под Витебском. Город кишел вооружёнными людьми и напоминал военный лагерь. Постоялые дворы были переполнены, о месте ночлега не шло даже речи, и москвичам пришлось возвращаться в мокрый лес, где расположился презирающий каменное гостеприимство татарский отряд. При выходе из города решили подкрепиться в корчме и чуть не ввязались в большую потасовку, затеянную жолнежами. Причина такого недружелюбия вскоре выяснилась: здесь собиралось королевское войско и в каждом русском виделся московский лазутчик. Неуютной оказалась эта последняя чужеземная ночёвка под бесконечным дождём, зато, как только переступили рубеж, дождь, будто по заказу, прекратился и проглянуло солнце.

— Аллах озаряет путь только тем, кто идёт верной дорогой, — сказал по этому поводу Нурдавлет.

Земля быстро просыхала, идти становилось всё легче. Хоть и не надо было больше никого опасаться, придерживались установленного ранее порядка. Впереди с небольшим отрядом шёл Семён. Сцибор, которому надоели мудрости Нурдавлета, увязался вместе с ним. Татары и основная часть торгового каравана шли в середине, а Матвей замыкал колонну. После полдневного пути наткнулись на следы недавно прошедшего обоза. К вечеру почуяли дым — обоз, верно, остановился на ночлег. Лошади заспешили, почуяв скорую стоянку, люди не сдерживали их, мечтая о долгожданном отдыхе на родной земле.

И вдруг манившая покоем сторона разразилась криками и звоном оружия. Всполошились птицы, встревоженно зашумел лес. Отряд устремился вперёд и вскоре выскочил на лесную поляну. Они не успели лишь самую малость. Их взорам предстал разгромленный лагерь: опрокинутые повозки, лежащие тела, мечущиеся лошади. Судя по быстроте и размерам содеянного, напавшие действовали дерзко и умело. У яркого костра лежал человек, ещё подававший признаки жизни. Сцибор бросился к нему, вытащил торчащий в груди нож и попытался заткнуть кровоточащую рану. Бедняга доживал последние мгновения, в груди его хлюпало и клокотало. Собрав последние силы, он неожиданно внятно произнёс: «В суме грамота...», затем судорожно вздохнул и затих.

Занятый с ним, Сцибор не замечал подкрадывающегося человека с кинжалом. Ещё немного — и тому бы удалось выполнить своё намерение, но Семён, увидев движущуюся тень, метнул шестопёр, и злодей упал с раздробленным черепом.

— Ты спас мне жизнь и теперь стал братом, — восторженно заговорил Сцибор. — Их у меня немало, они гуляют по польской, немецкой, чешской и французской земле, иные уже успокоились, зато я помню всех. Вот этот крыж. — Сцибор показал на золотой нательный крест, — принадлежал славному рыцарю Тадеушу, которого я спас от смерти семь лет тому назад, а мой он зарыл в чешской земле. Зарыл вместе с собой, пан за корону короля Владислава. Но у меня не было доселе брата на русской земле, крепкого и могучего, как дуб. Если спас тело, возьми душу. — Сцибор снял крест и протянул его Семёну.

— Мой супротив твово попросце будет, — засмущался тот, протягивая медный крест на потемневшей бечеве.

Они обнялись. И тут в наступившей тишине услышал Семён осторожный шорох. Ночной лес кустом страшит, представилось ему вдруг, что справа из зарослей по сухой, шершавой листве выползает злобное чудище, и он метнул в него наугад засапожный нож. Удар достиг цели — послышался человеческий крик. Семён бесстрашно бросился в темноту, но раненый сумел увернуться и скрылся в лесной чаще. Посветив ветвью из костра, Семён быстро обнаружил то, что представлялось чудищем, — это была кожаная сумка, которую подтягивал к себе тот, кто скрывался в зарослях. В сумке оказались запечатанная грамота и ещё какие-то бумаги. Побратимы решили оставить их для Матвея, а сами во избежание других неожиданностей начали обход поляны. Однако ничего подозрительного обнаружить им не удалось.

Тем временем подошла основная часть каравана. Скучающий Нурдавлет спешно призвал к себе Сцибора, чтобы поделиться плодами дорожных раздумий. Узнав о случившемся, он возблагодарил Аллаха за спасение друга и попросил в дальнейшем никуда не отлучаться без его дозволения.

А Матвей расстроился: он так манил гостей красотами родной земли и хорошо устроенным порядком, они же, едва ступив на неё, стали свидетелями дорожного разбоя. Сокрушаясь, он внимательно исследовал посольскую сумку. Из находившихся там бумаг явствовало, что обоз шёл из Новгорода и вёз богатую казну: прилагался список, указывающий её содержимое. Были ещё письма и грамота с подвесными печатями, которая особенно заинтересовала Матвея.

После недолгих раздумий он сорвал печати и быстро пробежал её.

— Важная бумага, — обратился он к Семёну. — Новгородцы сызнова крамолу затевают, хотят от Москвы отложиться и Андрея Большого себе в князья зовут. Вот уж дела наши русские: у одних забота — как нечисть басурманскую с земли соскрести, а у других — как руки несытные на сем деле погреть. Ну да Бог милостив! Зело полезная сия грамота, молодец!

Прон скакал всю ночь. Мутилось в глазах, болел раненый бок. Еле добрался до Великих Лук и бросился будить почивавшего после обеда Лыку. Тот никак не мог очнуться ото сна, всё кряхтел да почёсывался, пока Прон не выпалил:

— Грамоту перехватили!

— Кто? — Лыко схватил Прона за грудки.

— Московские люди, — тот застонал от боли.

— Как допустил?

Бестолково, со всхлипами и стонами рассказал Прон, как напали они на новгородское посольство и без особого труда перебили гордецов. Как потом неожиданно явились московские люда и взяли грамоту у умирающего посланца.

— Зато казна у нас осталась, богатая казна...

— Дурак! — вскричал Лыко. — Та грамота дороже всякой казны, почему не достал?

— Виноват, — всхлипнул Прон, — так старался, уже почти в руках была, да вот от лиходея рану получил. — Он распахнул кафтан и начал показывать окровавленное тряпье.

— И поделом! — отпихнул его Лыко. — Убить тебя мало за такое. Как теперь быть? Ну как всё раскроется? От новгородцев ко мне прямой путь... Беги вдогон, возьми ещё людей сколь надо, а грамоту достань!

— Не сладим, князь. У них одних татар с полтыщи, не осилим.

Лыко метался по опочивальне и несвязно бормотал:

— Всё рушится, всё. Плели долго, а разрубят в одночасье. Что делать? Кто надоумит? А и сам хорош — гордеца восхотел проучить, на добро его дерьмовое польстился. За то страдаю сам и дело гублю. Господь, надоумь, вразуми, Господи... Что притих, враг человечий? Хребет изгибать да словеса льстивые говорить ума не надо, за что держу? Беги, исхитрись, выкради! Придумай же что-нибудь, аспид.