Игорь Лощилов - Свержение ига

— Передай посольским, что каждый из них получит по такому кубку, полному золотых монет, если они склонят своего господина обойтись одним ясаком и не зорить крепость.

Вместо ответа старший посольский прислушался к доносившемуся с площади многоголосию. Он встал из-за стола и вышел на крыльцо. Сход, уже вызнавший условия татар, шумел:

— Обманут, поганцы, город пожгут, нас порешат! Пропадём ни за грош!

— Скольки разов уже такое бывало: выведут народ с крепости — и начнут топорами, как косой, косить!

— Коли уж гибнуть, так чтоб не задарма! Начинай крепость крепить! Гони татарву взашей!

Татарин, увидев гневные лица и услышав смелые крики, вернулся к столу и сказал:

— Заставьте своих людей сделать так, как было сказано. Тогда мы сохраним вам жизнь и разрешим оставить у себя три кубка с золотыми монетами!

Сказал — как плюнул. Смолкли застольники, сидят опустивши глаза: стыдно им от такого плевка — ещё ответа не дали, а татарин уже все жизни и имущество себе присвоил! Не выдержал Лука Сухой, вскочил с места и протянул татарину под нос огромный, как тыква, кукиш:

— Накось, выкуси, поганый пёс, скаредная собака! Ни себе не оставим, ни тебе не дадим!

Луку схватили за руки, закричали: рушишь нам, дескать, весь сговор! А Беклемишев, давно уже искавший способ проявить воеводскую власть, насупился:

— Ступай вон с моего стола, мы в разговоре и без тебя обойдёмся!

Лука ругнулся и вышел, а за ним ушли и остальные посадские. У крыльца их закидали нетерпеливыми вопросами. И вот уже по толпе поползло:

— Воевода с купцами город татарам продают!

— Жизнь себе торгуют, а платить, верно, нами будут — недаром посадских с совета выслали!

— Неча в избе клубком змеиным виться, пущай на Божий свет выползают!

Толпа кричала всё громче и грознее. Наконец на шум вышел Фёдор Строев, поднял руку и выкрикнул:

— Чево орёте? Татаре за смирение жизнь обещают. Не злобьте их упорством и безрассудством! Будя языки чесать!

— Ох-хо-хо! Языки наши пожалел! — закричали из толпы. — Ты свой пожалей — небось весь о татарскую задницу стёр!

— Тише, люди! — гаркнул Лука. — Ну-ка послухайте про мирзу Турая, от кого послы сюда посланы и с кем они сговариваются.

Он приподнял над толпою тщедушного слепца, обёрнутого в драную рясу. Слепец поклонился народу и заговорил:

— Лют и коварен этот Турай, аки аспид. В прошлом годе пришёл подо Мценск, загудел в свои басурманские трубля, вывел обманом многих людей в поле, а потом предал их смерти... У меня там приход был. Пришёл я к нечестивцу с великим смирением и стал молить его пожалеть сирых и убогих, не брать себе на душу ещё одного тёмного дела. «Будь по-твоему, старик, — согласился он, — только если ты заместо этого дашь свершить над собой сразу два тёмных дела». Не ведал я, что у него на уме. «Давай, — говорю, — верши!» Подошёл тогда ко мне аспид и вынул пальцами из меня оба глаза.

— О-ох! — Толпа сделала единый выдох, а потом зашлась в суровых криках: — Давай сюда посольских, мы им тоже вынем! Всю ихнюю плоть разбойную на крошки дробные разобьём!

— Так будем верить аспиду? — рявкнул Лука.

— Нет! — согласно ответил сход.

— Так будем супротив супостата насмерть стоять?

— Будем!

— Тогда разговорам конец!

И неожиданно всё разом стихло. Даже из судной избы стали выглядывать — что это вдруг за тишина? Её нарушил тонкий голос артельного Данилки:

— Наша московская артель вместе с вами противу басурман будет биться! Только пущай осадным головою Лука будет. Сами знаете, сколь проку от теперешнего воеводы!

— Верно! Пущай! Давай, Лука! — раздались голоса.

Лука поклонился народу:

— Спасибо, люди добрые, за веру! Слухайте теперь, что делать надобно...

Во время его речи на крыльце появился Беклемишев.

— Ты что это народ мутишь? — прервал он Луку. — Какие пушки? Какая смола? Зачем посад жечь? Мы порешили завтра город сдавать.

— А мы порешили его защищать! — ответил Лука. — Давай-ка ключи от амбаров и погребов — перед тобой осадный воевода!

— Ты что, сдурел?! — хмыкнул Беклемишев. — Меня за себя наш кормленщик Латиф оставил.

— А меня город выбрал. Ну! — Лука тряхнул тщедушного Беклемишева так, что у него заболталась голова. Он затравленно огляделся и, увидев грозную толпу, снял с пояса и протянул связку ключей. — Так-то оно лучше, — проговорил Лука. — Будешь у меня в подручниках по воеводской части, а делу помешаешь — голову срубим. Нам теперь терять нечего, понял? Люди! — обратился он к толпе. — На святое дело мы с вами поднялись! Так дадим клятву, что не предадим этого дела! И пусть Господь благословит нас, упразднив смерть и даруя нам вечный живот. Помолимся, очистимся помыслами, укрепимся духом и приведемся к крестному целованию. Но до того — свершим общий грех, и пусть он каждого из нас коснётся!

Лука приказал вывести из избы татарских послов. Старший посольский оглядел толпу, что-то сказал и громко засмеялся.

— Переведи! — приказал Лука Азяму.

— Он говорит, что русские собаки настолько трусливы, что хотят сдаваться уже сейчас, хотя им было приказано сделать это завтра.

Лука громко повторил перевод, встреченный грозными криками толпы.

— Смерть поганым! — неслось отовсюду.

Лука поднял руку.

— Мы послов не убиваем. К тому же мёртвый не сможет рассказать о своём позоре. — Он повернулся к татарину, подошёл ближе и плюнул ему в лицо.

— Ала! — завопили посольские и схватились за сабли, однако стоявшие рядом стражники заломили им руки.

— Соедините их вместе и привяжите, — указал Лука на позорный столб, у которого вершились судебные наказания, — пусть каждый из жителей пройдёт мимо и плюнет в них. А потом гоните этих псов плетьми до самого ихнего поганого становья, чтоб рассказали они своим мурзям о происшедшем. Иди-иди, воевода! — обратился он к Беклемишеву. — Теперь твой черёд. И пусть не будет в городе ни одного человека, кто пожалел бы на поганых своего плевка!

Алексинцы стали щедро и радостно «одаривать» послов. Последний житель прошёл мимо столба уже после полудня, а когда затравленных и грязных пришельцев гнали под свист и улюлюканье мальчишек по городским проулкам, в крепость уже потянулись посадские, уносившие свой нехитрый скарб.

К вечеру посад запылал. Жители, столпившиеся на крепостных стенах, смотрели на огромное бушующее пламя, отыскивая в нём свои костерки. Они молчали, только тихо хлюпали бабы, украдкой утираясь концами платков. Не заметили, как наступил вечер. Со стен их согнал только звон колоколов, призывавших к молебну и свершению крестного целования. Страшен был этот молебен. Сполохи гудящего пламени бросали красный неровный отсвет на суровые лица горожан, а они самозабвенно молили Бога не о спасении своих жизней, но о победе над татарами.