Константин Новиков - Начала любви

Девочка стоически перенесла непростую процедуру первого надевания корсета, лишь иногда возводя к потолку глаза, чтобы как-то обозначить степень своего неудовольствия. Да и откуда было удовольствию взяться, когда в результате получасовых усилий Теодора Хайнца в жёстких металлических лесах оказалась значительная часть торса с заходом на правое плечо. Когда поверх жутковатого сооружения были надеты рубашка и платье, Теодор сделал несколько шагов назад, придирчиво изучил немного раздобревшую фигуру девочки.

— И очень даже неплохо. Я бы даже сказал, вам идёт.

Элизабет вопросительно вскинула глаза на Фике, однако девочка ограничилась презрительной отмашкой.

— Это он так шутит, — пояснила она и обратилась к эскулапу: — А снимать-то как?

— Что, собственно, снимать? — Хайнц вежливо приподнял бровь.

— Ну этот... — за неимением подходящего слова девочка намеревалась пожатием плеч и опусканием подбородка на грудь обозначить более чем очевидный предмет разговора, но тотчас поняла, что плечами, как прежде, она более не владеет.

— Мой корсет? — уточнил Хайнц. — Так его вовсе снимать не требуется.

— А мыться? — недоумённо спросила девочка, ещё не осознавая контуры свершившейся новации.

— В общем, так, — насупленно произнёс Теодор Хайнц, уязвлённый таким странным отношением к собственному изобретению, — давайте сразу договоримся. Хотите выздороветь — будете носить корсет сколько понадобится. Не хотите — я его сейчас же снимаю, и вы можете ложиться в постель и спокойно ожидать конца. Дело ваше. Только, пожалуйста, решайте сразу. Хотите быть здоровой, хотите бегать-играть-резвиться — это одно. Нравится вам увечье, неволить не смею, живите так. И нечего тут реветь, — последнюю фразу он произнёс, нарочито подняв голос на полтона, хотя слёз ещё не было.

— Сколько же в нём ходить?

Хайнц, втайне симпатизировавший девочке (потому, собственно, и лечить её взялся, потому и лечил задаром, что нравилась ему Софи), хотел было тоном профессионального медика произнести обтекаемую подбадривающую фразу, ни к чему не обязывающую, но всё-таки приятную для слуха пациентки, однако неожиданным образом возобладала наследственная склонность к корректным шуткам:

— Лет пять-шесть.

— Ско-о-олько?!

— А может, и больше. Не дрейфь, — грубовато заключил он.

И наступили совершенно новые времена. Если прежде была ночь, то теперь был день. Софи скоро уяснила, что мыться в корсете отнюдь не так сложно, как ей представлялось; большие трудности встретились при отправлении так называемых естественных потребностей, однако и они со временем оказались преодолены, хотя и не исчезли. Самое же для Фике главное заключалось в том, что жёсткий, до крови натирающий кожу на бёдрах корсет помог ей преодолеть границу, отделяющую инвалидов от здоровых людей.

Корсет перераспределял нагрузку таким образом, что во всякое время суток у девочки была нагружена левая нога, во всякое же время железные чешуйки выправляли позвоночник и правое плечо. Заниматься приходилось теперь даже больше, по часу всякое утро, правда, теперь занятия были самостоятельные: Фике пунктуально выполняла все предписанные Хайнцем упражнения, а при встречах со своим целителем выказывала ему столь явное почтение, что Элизабет Кардель, замечавшая ревнивым глазом такого рода нюансы, перестала оставлять Теодора Хайнца с девочкой даже на считанные минуты. Уж кто-кто, а мадемуазель знала мужчин. Что из того, что ему двадцать девять, а маленькой принцессе неполных восемь? Как раз потому, что ей восемь, а этому идиоту целых двадцать девять, за ним и нужен глаз да глаз.

После утренних упражнений к Софи приходила специально нанятая крестьянка, в обязанности которой входило слюной — и обязательно натощак! — смазывать плечо девочки. Измождённая, нехорошо пахнущая слюной, маленькая принцесса засыпала, едва только её оставляли в покое, — чтобы часам к двум пополудни пробудиться с ломотой во всём теле, с чугунной головой и мерзостным вкусом во рту.

Элизабет обратила внимание ещё и на такую подробность. По мере того как девочкина болезнь всё более отступала, всё более отходили от неё Фриц и Вилли, прежде нашедшие в увечной сестре этакую родственную душу. Стремительно выздоравливающая Фике оказалась им чуждой.

Заболевание способствовало взрослению Софи. Знавшая о страданиях (в противовес неприятностям и невзгодам) прежде лишь понаслышке, девочка приобрела теперь совершенно новый для неё опыт. Первой на изменившееся выражение глаз среагировала Бабет, враз прекратив читать девочке все имевшиеся в наличии детские книги. Следом внимательность продемонстрировал Больхаген:

— А ведь ты маленькая женщина, — как-то сказал он.

— Что сие означает? — церемонно поинтересовалась Фике.

И Больхаген вдохновился в секунду: набрал воздуха, сверкнул глазом и собирался уже было разъяснить, но вовремя сдержался, обратив нереализованный заряд своего мужицкого цинизма в кряканье, междометия и мычание, ничего толком не объяснившие. Девочка изобразила непонимание.

За время болезни маленькая принцесса, кроме всего прочего, пристрастилась к ежедневным купаниям. Сразу после своего полуденного пробуждения она при помощи Бабет тёплой водой удаляла с тела чужие (пускай и целебные, но тем не менее омерзительные) слюни, обедала и после прогулки во дворе усаживалась за книгу. Освобождённая от обязательных занятий с учителями, она, к собственному удивлению, сделалась более усидчивой, терпеливой, более внимательной, — хотя по-прежнему предпочитала слушать музыкальное чтение мадемуазель, нежели самостоятельно утюжить глазами строчки. Вот уж когда поистине бесценной показалась вывезенная Бабет с родины и много пропутешествовавшая библиотечка, называемая не без серьёзности «золотой полкой». С удовольствием слушала Софи «Робинзона Крузо» и даже при повторном чтении ужасалась, когда предприимчивый Робинзон вдруг обнаруживал на песке свежие отпечатки неизвестных ступней. Несколько раз приходилось Элизабет прочитывать вслух «Сказку о бочке» [35] « Сказка о бочке » — памфлет Джонатана Свифта (1667—1745), в котором говорится о социальной опасности религиозного фанатизма, как и духа продажности, воцарившегося в Англии. , едва ли не дюжину раз — полюбившиеся девочке «Le Medecin Malgre Lui» [36] «Лекарь поневоле». и «Le Malade Imaginaire» [37] «Мнимый больной». . Полюбившиеся эти пьесы никак, впрочем, не могли принизить в глазах девочки авторитет Теодора Хайнца. Немецкий пересказ «Робинзона» под названием «История острова Фельзенбург» Софи читала самостоятельно: даже в бездарное германское издание проникал завораживающий свет настоящего «Робинзона», свет, проникавший между строчек готического шрифта, подтверждая таким образом мысль Бабет о том, что не всякий дурак-переводчик может испортить талантливую книгу.