Василий Ян - Огни на курганах

Китаец погладил свою жидкую бородку и покачал фиолетовой шапочкой с круглым белым шариком на макушке.

– Я все время тебе рассказываю о Двурогом, а ты спрашиваешь, где он! Да ведь этот молодой явана в стальном шлеме, который ел нашу дыню, как и все мы, смертные, заковал в цепи твоего сына и метал копье в распятого сака, что настиг царя царей Дараиавауша, и был тот, кто сжигает города и уничтожает целые народы. Это тот, кого зовут Двурогим, сыном бога и дракона.

– Значит, мой сын Сколот дрался на глазах самого Двурогого и только тяжело раненный взят им в плен? Теперь мое сердце успокоилось: он не посрамил сакского имени, и мне не стыдно будет перед моими друзьями в степи.

– Да, это было так.

– Но чем Двурогий побеждает? Он вооружен так же, как и персидские войска. Воинов у него мало. Может быть, ему помогают боги? Как ты думаешь, Спитамен? Если Двурогий пойдет на нас, саков, что будет?

Спитамен сидел, скосив глаза. Мысли его как будто были далеко. Он вынул из-за пояса нож и, взяв его за лезвие двумя руками, сказал:

– Я думаю, что Двурогому помогают не столько боги, сколько то, что персы забыли об острие своего копья, а вместо себя посылают наемные войска, идущие в бой за серебряные дарики. Я клянусь этой холодной светлой сталью, что, если Двурогий придет в наши степи, мы поймаем его живьем и его голову положим в мешок с кровью, как голову царя Куруша, чтобы она наконец напилась крови досыта!

И Спитамен запел скрипучим диким голосом песню саков:

Будакен, услышав знакомые слова песни, тоже заревел могучим голосом. Оба скифа, разъяренные, пели, точно почувствовав запах крови. Китаец испуганно отодвинулся.

Затем степные гости затихли и долго сидели неподвижно, опустив глаза.

Будакен покачался из стороны в сторону и тяжело приподнялся:

– Чем я могу отблагодарить тебя за заботы о моем сыне? Хочешь благонравного мерина, корову с теленком, невольника, умеющего шить сапоги, или что другое? Скажи, почтенный иноземец, к чему влечет твое сердце?

Цен Цзы встал, поклонился и отрицательно потряс бородкой.

Будакен посопел, порылся в своих широких шароварах и вытащил маленькую золотую чашку величиной с разрезанное яблоко.

– Прими от меня эту маленькую чашку и каждый раз, когда ты будешь пить свежую воду, вспоминай о Будакене, который всегда с радостью примет тебя гостем в своем шатре.

Китаец принял маленькую блестящую чашку, ударил ногтем по ее краю и, зажмурив щелочки глаз, прислушался к ее чистому звону.

Оба гостя протянули китайцу руки, подержали его выпрямленные ладони, подогнув, по обычаю, правую ногу, и молча вышли из беседки.

Цен Цзы соединил концы тонких пальцев и ждал в дверях, пока скифы не прошли в калитку.

– Достигать совершенства, – прошептал он, – можно, думая о своем несовершенстве, а также протягивая руку тому, кто нуждается в помощи. Вернусь к своим запискам…

На высокой стене Маракандской крепости в просвете бойниц стоял на пестром ковре бывший сатрап Бесс, теперь получивший имя «царь царей Артаксеркс»; высокий, дородный, с искусно завитой черной бородой, он имел осанку правителя, привыкшего к власти. Темно-малиновая одежда, вышитая золотыми цветами, облегала свободными складками его грузную фигуру. Широкий кожаный пояс с золотой пряжкой в форме колеса с крыльями туго затягивал его массивный живот. Короткий меч в синих сафьяновых ножнах с тонкой золотой отделкой висел на боку.

Опустив одну бровь и подняв другую, Бесс пристально смотрел со стены вниз, туда, где между деревьями виднелись раскрытые ворота. Толпа слуг разгружала караван мулов и ослов. Среди них неподвижно стоял белый двугорбый верблюд.

– Посмотри туда, Сатибарзан! Клянусь шестью потоками рая, что на верблюде сидит молодая прекрасная женщина. Видишь, она откинула покрывало. Вот верблюд стал на колени, и нежную девушку сняли осторожно, как гроздь винограда. Кто эта девушка?

Собеседник Бесса стоял мрачный. У него была короткая замшевая одежда воина. Он был широк в плечах, и плечи были подняты, как у атлета, который с детства упражняется в метании копья и боевых играх.

– Это владение князя Оксиарта, правителя Курешаты. Не его ли это дочь? Вероятно, она приехала ради тебя на смотрины царских невест.

– Клянусь шестью потоками, если даже это дочь беспутного пьяницы Оксиарта, то все-таки она достойна стать одной из трехсот шестидесяти жен царя царей! Ты бы поехал туда к ним и разузнал, так ли это.

– Отпусти меня, величайший, – ответил Сатибарзан. – Я не создан для переговоров, и нет времени на это. Медлить нельзя. Я хочу поднять восстание в тылу Двурогого. Дай мне тысячу всадников, и с ними я буду нападать на македонские обозы.

– Да, да, это, конечно, важно, и этим я займусь на днях. Я дам тебе не одну, а целых две тысячи бактрийских всадников. Датаферн, ты слышал ли что-нибудь про дочь Оксиарта?

Мягкой походкой подошел толстый старик с обрюзгшим лицом. Он тяжело согнулся и упал ниц на ковровую дорожку, положив лицо между ладонями, подогнув правую ногу к подбородку и вытянув левую. Став на колено, он отвечал Бессу:

– Я слышал, что дочь Оксиарта не только прекрасна, но она также училась разной книжной премудрости: Оксиарт выписал ученого греческого раба из Финикии, и дочь князя Рокшанек научилась читать и писать по-эллински, играть на египетской арфе и танцевать вавилонские священные пляски. Ученые атраваны научили ее понимать древние книги Авесты. Такая девушка будет одним из лучших цветков во дворце царя царей.

– Пусть так и будет! К чему медлить! Пора устроить смотрины невест. Я готов отложить все другие дела, чтобы скорее отпраздновать свадьбу.

Раздался легкий шум. Царь царей оглянулся. На широкой площадке несколько человек, одинаково распростертых на ковре, ожидали милостивого внимания властелина, не имея права начать разговор.

– О чем вы просите? – спросил Бесc.

Лежавшие приподняли головы, и все заговорили сразу:

– Я приехал издалека, чтобы приветствовать тебя, величайший. У меня нечестивые македонцы отняли поместья, и вот я, переодевшись нищим, пробрался сюда на осле, чтобы отдать свою жизнь за обожаемого царя царей. Я надеюсь служить тебе так же, как служили мои предки царям великой Персии.