Александра Воинова - Тамара и Давид

Ее воспитательница Русудан, никогда не отличавшаяся набожностью, была всецело поглощена земными заботами и волнениями, тщательно и аккуратно выслеживала, кто с кем переговаривается, куда направлены взгляды патриарха, как ведут себя молодые рыцари, и особенно ревностно наблюдала за Абуласаном, который был слишком заметен из-за своей высокой фигуры. Тревога Русудан еще более усилилась, когда Абуласан, видимо, что-то услышав или кого-то заметив в толпе, вдруг оглянулся и затем быстро поднялся на клирос, боковой дверью прошел к алтарю с явным намерением передать важное сообщение патриарху. Вслед затем в храме возник неясный шум, который тотчас же сменился тихим, но довольно явственным шепотом, быстро пронесшимся по всем рядам и захватившим общее внимание. Русудан, сгорая от любопытства, невольно обернулась назад, стараясь угадать, что произошло в храме, затем перевела взгляд на алтарь и заметила, что сквозь просветы закрытых дверей чьи-то глаза пристально и жадно всматривались в середину церкви, очевидно, выискивая виновника, посмевшего нарушить порядок и благочиние службы.

Одна царица не проявила любопытства, не выразила желания перекинуться словом с Русудан и узнать причину тревоги, возникшей в храме. Она не сделала ни одного лишнего движения, только чуть ниже наклонила голову, перебирая висевшие на руке четки с нанизанными на них драгоценными камнями.

Между тем внимание всех было направлено в одну сторону. В храме появился витязь-богатырь необычайно могучего телосложения, с красивейшими чертами лица, мрачный и грозный, видимо, глубоко страдающий, но готовый сокрушить каждого, кто посмел бы стать помехой на его пути. Этот печальный исполин был одет в особый костюм, какой носили лица, принадлежавшие к царской фамилии: на нем был темный бархатный кафтан с обтянутой талией, отороченный по швам и на прорехах золотою парчою; на поясе висела сабля, рукоятка которой сверкала золотом и бриллиантами, поверх кафтана была наброшена рыцарская епанча, носившая следы перенесенных им лишений и скитаний. Темно-русые волосы вились по плечам, большие голубые глаза горели огнем от сильного внутреннего напряжения, а бледное лицо с выражением суровости, непреклонной отваги и мужества внушало страх и уважение, заставляя всех невольно расступаться перед ним и провожать его почтительным и удивленным взглядом.

Витязь подошел к царскому месту в сопровождении двух рыцарей, которые следили за каждым его движением и зорко наблюдали за всеми находившимися в храме сановниками. Присутствующие сразу разделились на две группы, резко отличные между собою. Надутые высокомерием князья, придворные и военачальники отнеслись крайне неодобрительно к появлению витязя и метали в него взгляды, исполненные страха и ненависти. В противоположность им, молодые рыцари, служилые дворяне и выдвинувшиеся за свои заслуги представители простых сословий с большим оживлением встретили необычного пришельца и старались оказать внимание. Заметив недовольство сановников, внезапное исчезновение Абуласана и поднятую им тревогу в алтаре, они забыли про богослужение и с живейшим интересом перешептывались между собою, обсуждая последние новости при дворе. Между ними быстро разнеслась весть, что появившийся в храме молодой витязь был овсский царевич Сослан, который с детства воспитывался вместе с царицей Тамарой во дворце ее отца, Георгия III, и считался его приемным сыном. Многие тотчас же припомнили, что несколько лет тому назад он был по настоянию патриарха и его сторонников изгнан из Иверии, и теперь неожиданно вернулся в столицу, и открыто появился в храме.

Сослан и Тамара с детства любили друг друга, но патриарх под влиянием крупных владетельных князей преднамеренно разлучил их, очевидно, боясь, что этот брак положит конец их господству при дворе и усилит власть царицы. Возвращение опального царевича тем более возбуждало и горячило всех, что никто не знал, сделал ли он это с соизволения патриарха или самовольно вернулся из изгнания? И никто не мог догадаться, как отнесется к нему Микель и на чью сторону станут приближенные царицы. Но общее недоумение вскоре разрешилось. Патриарх вышел на амвон, окидывая суровым взглядом всех присутствующих, затем резко повернулся и ушел в алтарь, явно показывая, что он крайне возмущен появлением опального царевича в храме. Микель заторопился с окончанием службы и, вместо того, чтобы, по заведенному исстари обычаю, совершить торжественный молебен перед иконой Спаса, он вдруг, к удивлению всех, нарушил это правило, сразу вышел с крестом на амвон и прочитал отпустительную молитву.

Царицу не смутило поведение патриарха, хотя она и видела, что Микель едва сохранял хладнокровие и благопристойность, как всегда, не спеша сошла с возвышения и вместе с Русудан направилась к амвону, чтобы приложиться к кресту и получить благословение патриарха. Едва она сошла с возвышения, как царевич двинулся вперед, и в тот момент произошло нечто странное и неожиданное, еще более усилившее общее волнение и замешательство. Царица пропустила впереди себя Русудан, и как только та приложилась и отошла в сторону, рядом с царицей оказался царевич Сослан и вместе с ней подошел к патриарху под благословение. Все сразу поняли, что если патриарх благословит их при всех, то это будет означать, что он изъявил свое согласие на их брак и готов примириться с опальным царевичем. Хотя Микель и был застигнут врасплох, но он тотчас же разгадал тайный умысел царицы и ее намерение всенародно помирить его с Сосланом и, прежде чем кто-либо мог опомниться, спешно благословил одну царицу, затем круто повернулся, не подпустив никого к кресту, ушел в алтарь и закрыл царские врата.

В храме поднялся шум. Сторонники Тамары громко выражали свое возмущение резкой выходкой патриарха, но шум и общее замешательство поднялись с еще большей силой, когда царевич Сослан, покинув Тамару, вдруг быстро вошел на амвон и боковой дверью прошел в алтарь. Возле царицы остановились молодые рыцари, сопровождавшие Сослана. Один из них попросил разрешения последовать за царевичем в алтарь, но царица сделала знак рукой, отклоняя его намерение, и отойдя направо, поднялась на клирос, чтобы приложиться к иконе Спаса. Видно было, что она не хотела ни перед кем обнаруживать своего волнения от нанесенного ей оскорбления, так как хорошо понимала, что патриарх сейчас мог причинить непоправимое зло человеку, обреченному на несправедливые притеснения и гонения. Эта мысль сильно угнетала Тамару, но она сохранила твердость духа, помня, что там, в алтаре, решался вопрос не только ее личной судьбы, но мира и спокойствия в государстве.