Георгий Демидов - За что?

— Доктор, здесь человек тебя просит, — окликнули его с верхних нар.

— Айн момент! — поспешил доктор.

На крупных цветах широко расстеленного одеяла лежал парень. Под копной льняных волос ледянисто застыли голубые глаза, опрятная шелковая тельняшка скульптурно обтягивала рельефную мускулатуру груди.

— Ну, что там у тебя? — лениво потянулся парень к сумке Иосифа Аркадьевича. — Нет, не пойдет! Для меня слабо. Дуй обратно, а завтра неси в ампулах. На, задаток! — в ладонь доктора легли ручные часы.

— Что вы! — воспротивился врач, возвращая часы. — Получите свое — тогда и поговорим. — Он поспешно спрыгнул с нар и начал рассовывать в протянутые руки таблетки, порошки, мензурки.

У люка его встретило трио звонких голосов, поющих под гитару. Раздвинув ноги, обняв друг друга за плечи, поющие стояли, освещенные выходом. На их бритых затылках — невесть откуда занесенные широкополые соломенные шляпы. Обветренные физиономии подставлены под освежающий ток морского воздуха.

Иосиф Аркадьевич опять на снежной палубе, а из задраенного люка рвется к воле, разносится незамысловатая песня.

Волны, окрапленные размазанными плевками пены, сталкиваются гулко, подбрасывают пароход так, что в животе обрываются внутренности…

Весь следующий день на море штиль. Небо покрыто непроницаемыми серыми облаками.

Мишу в «махновском» трюме задерживает пара ушастых тонкошеих юнцов.

— Докторишка, погоди. Ты был в сучьем трюме?

— Был не я, а другой врач!

— Как там? Чай, рассказывал тебе?

— Говорил, говорил… Все в тельняшках… И при бочагах…

— Эх, нашу мать! Нас бы туда…

Через несколько дней на трапах и тросах парохода появляется постоянная ледяная корка. Море спокойно, как зеркало. По водной глади плывут ледяные двух-трехметровые ватрушки. На западе — чуть заметная, слабая полоска тумана — это дальневосточные берега.

Проходит неделя плавания. Паек — на исходе, медикаментов нет. На нижних нарах бредит Колокольчик. Когда в знобящую рань врачи вяло выбираются на палубу, они столбенеют от неожиданности. Пароход приближается к четкой гряде береговых сопок, входит в ледяное серое поле протяженной бухты. Впереди черной точкой проламывается ледокол. Бухта сужается, огромными лапами отвесных скал распахивает медвежьи объятья. Постепенно на заснеженных берегах появляются квадраты построек. Вот и пирс с усами кранов. Пароход разворачивается, победно гудит. На причале из крытых брезентом грузовиков высыпают фигурки солдат. Мишу, Иосифа Аркадьевича и остальную обслугу из зеков выгоняют с палубы.

Они взаперти не видят, как первыми на берег выводят беспредельщину. Авторитеты выскакивают вперед, зябко кутаясь в овчинные полушубки. Они не видят, как Левка Буш, засунув руки в косые карманы полупальто, вытягивает острый носок элегантного сапога, осторожно перекатывает ногой небольшой комок смерзшейся земли.

— А грунт-то какой! — выпаливает он.

— Так вот он какой, гроза ванинской и магаданской пересылки! — с уважением и страхом подумал Миша, встречая у дверей барака приземистого, плотного мужчину с широкоскулым монгольским лицом и голубыми раскосыми глазками. Одет был Олейников в чистую лагерную телогрейку, подбитую мехом, на ногах — пушистые полярные унты; лоб плотно обтягивал пилотский кожаный шлем с мотающимися ушами.

Он пронесся по помещению и остановился над нагнувшимся доктором, который перевязывал обмороженные пальцы ног этапному узнику.

— Прошу дать мне бумагу для письма! — приказал новоиспеченный вождь беспредельщины.

Не оборачиваясь, Иосиф Аркадьевич ответил просто:

— У меня нет никакой бумаги!

— Артист! Наслышался о твоем нраве. Но насколько ты — курва, настолько я — блядь! — по-змеиному прошипел Олейников.

Вышел, громко хлопнув дверью.

Когда Иосиф Аркадьевич кончил работу и сел с Мишей похлебать тюрю (накиданный в кипяток хлеб), к ним заскочил Пемпик.

— Слушай сюда! Я предупреждаю благородно — мотайте удочки, уходите сразу. Поняли? Мало вам ванинской сходки?

— Уяснили! — озадаченно промямлил доктор, хотя неясно представлял, откуда может грозить опасность.

Через десять минут Миша и Иосиф Аркадьевич в безопасной вахте вызывали дежурного офицера. Вскоре их вывели из «махновской» зоны, затем переправили в санитарный городок.

Магаданский санитарный городок на пересылке — это чистая койка вместо жестких нар, отсутствие всяких воровских владычеств, хотя живущие здесь болели, как в футболе, за «честноту».

…Прошел декабрь. Иосиф Аркадьевич с Мишей окончательно освоились, прижились в городке, только работали они теперь на разных объектах.

Однажды вечером, когда доктор уже снимал сапоги, чтобы завалиться спать, вбежал взволнованный Миша:

— Аркадьевич, на пересылке хипеж! Знаешь нашу столовую? Иду я мимо. Только завернул за угол, где калитка в заборе, гляжу: в десяти шагах от меня — рубка. Весь цвет беспредела против мужиков и честноты. Прыгают друг на друга с ножами! Машут топорами, ломиками… визжат!.. На моих глазах убили Цыгана — кайло вошло в затылок, а из подбородка вышло. А потом с вышек как дали из пулеметов — все полегли живыми и мертвыми. Я тоже — носом в снег. Встал по приказу надзора. Он связывал тех, что остались в живых. Так-то, Аркадьевич!

Наутро от дневального Миша узнал все подробности. Из «махновской» зоны был снаряжен отряд в столовую — для получения продуктов. В кухне «махновцы» прикололи ножами главного повара, обчистили все полки и, радостные от успеха, ринулись напролом в рабочую зону. Тут-то и была поднята тревога. Мужики, только что вернувшиеся с работы, вместе с «честнотой» кинулись врукопашную на озверевших «беспредельников». Остальное Мише было известно лучше других.

Когда обеспокоенный Иосиф Аркадьевич проходил на работу мимо зоны, где помешалась честнота, у закрытых ворот стоял Олейников. В каждой руке — по колуну. На широкоскулом лице предостерегающе плавились злые огоньки голубых глаз. Из «махновской» зоны напротив выбегали через калитку группки людей. Шмыгали мимо — в санпропускник, куда и поспешил Иосиф Аркадьевич.

А в обед Мишу увезли для работы в бане. В кузове покрытого брезентом автофургона ехали человек двадцать. Среди них, зажатый с двух сторон надзирателями, сидел, весь перебинтованный, странно знакомый человек.

— Чалдон! — вырвалось у Миши. — Чалдон, как же это так?

Чалдон угрюмо зыркнул потупленным взглядом.

Сидящий рядом с Мишей молодцеватый, лихой вор-честняга из чеченов исподтишка дернул его — молчи, мол!