Юрий Тубольцев - Катон

Когда Катон прибыл в Рим, магистраты следующего года все еще не были определены, что позволило ему включиться в выборную кампанию. Однако о себе Марк хлопотал меньше всего. Первым предметом его забот стал консулат, поскольку именно на этом участке политического фронта сконцентрировались главные силы врага.

Притязания триумвиров оттолкнули от соискания высшей должности прочих кандидатов, но Катон крепко взял в оборот Луция Домиция, на которого имел влияние еще и как на родственника, поскольку тот был женат на старшей Порции, и сумел-таки противопоставить его могучим тяжеловесам. Ситуация в государстве была такова, что мало кто отваживался открыто поддерживать Домиция, однако существовала скрытая оппозиция триумвирам. Многие, не решаясь на прямую конфронтацию с великими мира сего, лелеяли надежду откровенно высказаться с помощью анонимной выборной таблички. Триумвиры это понимали и яростно вредили опасному конкуренту. Участие в деле Катона лишало их возможности совершить подкуп, потому они прибегли к политической травле и запугиваниям.

Итак, враги Катона были как никогда сильны и свободны в выражении своей ненависти, а вот искренних друзей у него стало еще меньше, чем прежде. Большой утратой для оптиматов явилось дезертирство автора самого термина "оптиматы". Увы, Цицерон "расширил" понятие компромисса во имя согласия сословий до степени прямого предательства аристократии и теперь со всех трибун изощренным словотворчеством громил Бибула и Катона. Переходным звеном в акте идеологической трансформации ему послужило имя Клодия. Цицерон выступал против Клодия, когда тот был союзником триумвиров, и продолжал преследовать его теперь, когда он сделался ярым врагом Цезаря и Помпея, таким образом создавая видимость постоянства своих взглядов. Бибул, в его изображении, был злодеем и перевертышем потому, что ныне стоял на трибуне рядом с Клодием, хотя и прежде, и сейчас он утверждал одно и то же, а именно, что действия Цезаря не легитимны. Катон же, в речах Цицерона, несмотря на кажущуюся уважительность, представал вовсе преступником, ибо, исполняя миссию на Кипре и в Византии на основании закона Клодия, являлся, по мысли оратора, соучастником его злодеяний. Он упрекал Катона за вмешательство в дела суверенных государств, забывая при этом, что тот, во-первых, выполнял постановление народного собрания, а во-вторых, не применял насильственных действий в отличие от превозносимого им теперь Цезаря, который самовольно развязал масштабную захватническую войну. Более того, по словам Цицерона, Катон, оказавшись замешанным в авантюрах Клодия, лишился политической независимости и навсегда сделался его сателлитом.

Катон гордился своими успехами на Востоке, и нападки Цицерона возмутили его вдвойне: как клевета на его деятельность и как предательство соратника. Поэтому на народной сходке он выступил с ответной речью и сказал, что поступки Клодия в ранге народного трибуна не одобряет, но сам трибунат был получен вполне законно. "Если в должности Клодий, как и многие другие, оказался никуда не годным, - говорил Катон, - то надо за совершенные злоупотребления призвать его к ответу, а не унижать должность, ставшую жертвой его злоупотреблений". Народ в данном вопросе принял сторону Катона, и это глубоко задело Цицерона, который надолго затаил в себе обиду на объект своих неудачных нападок.

В такой обстановке, когда даже испытанные друзья превратились в противников, а враги, презрев дипломатию и сбросив маску лицемерия, действовали открытым насилием, Катону все труднее было собирать соратников для предвыборных выступлений на народных сходках. Однако политику ходить по тогдашнему Риму в одиночку - значило рисковать жизнью, да это и не было принято, более того, даже считалось неприличным, ибо, будучи яркими представителями коллективистского общества, римляне измеряли престиж человека количеством его друзей, они даже обедать не могли в одиночестве. Всякий раз, когда Домицию требовалось идти на форум, Катону приходилось заново агитировать его на борьбу.

- Я против такого консулата, - говорил Домиций, - я не хочу власти ценою унижений и риска, я не желаю править этой разнузданной толпой, не ведающей добра и чести!

- Речь идет не о власти, а о свободе, - разъяснял в ответ Катон, - ведь ты, Луций, не стал бы страшиться риска и прислушиваться к писку своей щепетиль-ности, если бы на Рим надвигались полчища пунийцев или галлов? Ты бы, отбросив все прочие соображения, руководствовался только одним стремлением: отстоять Отечество, защитить его от врага; ведь так?

- Безусловно, так!

- А не тем ли были страшны нам пунийцы, что хотели поработить нас, уничтожить наши обычаи и законы, изменить наш образ жизни, заставить нас отказаться быть римлянами?

- Конечно, этим самым!

- А разве не таковы намерения триумвиров? Разве тирания не превратит всех нас в рабов?

- Тирания несет гражданам рабство.

- Значит, Цезарь, Помпей и Красс хотят обратить соотечественников в рабов. Но рабы не могут в то же время оставаться римлянами, следовательно, триумвиры хотят уничтожить римлян, а значит, и сам Рим.

- Ты все точно вывел.

- Вот и получается, что, борясь за консулат с тиранами, ты защищаешь Рим от смертельного врага! А на пути к этой цели не может быть преград и сомнений. Вперед же!

Таким способом Катон вдохновлял Домиция и горстку ближайших друзей на очередную предвыборную схватку на форуме. Однако им приходилось вступать в перебранку с неприятелем уже на подступах к главному политическому ристалищу Рима и прорываться на форум чуть ли не силой. И вот однажды Помпей и Красс, выведенные из себя упорством соперника, выстроили на пути процессии Катона целое войско, включавшее в себя и банды Клодия, и шайки Милона, и любителей изысканного красноречия Цицерона, и просто нищих, алчущих легкой наживы. Деньги примирили между собою их всех и сплотили в непроходимую толпу. В качестве застрельщика первой атаковала заказанного неприятеля легкая пехота дешевых провокаторов. В сторонников Катона посыпался град метательных снарядов в виде лозунгов, проклятий и угроз.

- Уходите прочь, ненавистные нобили! Не допустим на форум заскорузлых консерваторов! Не хотим возврата к старому! Не дадим в обиду негодяям завоевания демократии! - истошно кричали заводилы, а основное войско, как припев, подхватывало последние фразы и громко скандировало:

- Не хотим возврата к старому! Не дадим в обиду завоевания демократии!

- Узколобые ортодоксы, вы отжили свое, ваше время прошло, уходите прочь с дороги прогресса! - взмывающими от чрезмерного усилия ввысь, фальцетными голосами выкрикивали солисты, а вся толпа дружно гремела: