Юрий Тубольцев - Катон

Катон надеялся сохранить за собою положение главного советника проконсула, чего, несомненно, требовали интересы дела. Но вышло наоборот, он оказался в опале. Метелл всегда относился к нему неприязненно как к своему антиподу, издевался над ним и оскорблял его, конечно, только за глаза. Теперь же он возненавидел Марка вдвое сильнее, поскольку самим своим существованием Катон обесценивал его власть. При всем желании Метелл не мог забыть, как и от кого он получил вожделенный империй, и это язвило его самолюбие.

В качестве противовеса авторитетному среди соотечественников Катону Метелл избрал Юбу. А тот, видя, какая обстановка сложилась в римском штабе, использовал сближение с проконсулом в своих целях и вновь обрел былой вес, подчинив себе слабовольного, как все тщеславные люди, Метелла.

Юба отстаивал интересы своего царства, как только мог при своей недальновидности. Он рассчитывал, что после победы над Цезарем, в которой не сомневался, станет хозяином всей обжитой Африки. Однако властолюбие сродни жажде наживы, а последнюю надежда лишь распаляет. Чем больше слышал царь обещаний на будущее, тем сильнее хотел получить осязаемый результат в настоящем. Поэтому он добился от Метелла Сципиона согласия на разграбление городов по соседству с Нумидией. Повод был традиционным для подобных ситуаций - сочувствие населения врагу. При этом Юба не утруждал себя изучением реальных настроений той или иной общины. Ко всем подряд он применял один и тот же тест: лояльность Римской республике доказывалась денежным взносом в казну нумидийского царя. Но если монарх подозревал, что у жителей тестируемого города оставались деньги и после взноса, то кровавой разборки было не миновать.

Катон, конечно же, выступал против такой политики, но с ним не счита-лись. Метелл поначалу пытался увещевать его, убеждая в экономической обоснованности подобных мер.

- Нам все равно не обойтись без этих денег, - говорил он, - так пусть лучше варвар грабит население, чем мы сами. С дикаря и спроса нет, а нам пачкаться такими проделками негоже.

- И не надо пачкаться, - отвечал на это Катон, - я ведь договаривался с ливийцами по-хорошему, на взаимовыгодных условиях. Так же надо действовать и сегодня!

- То был другой уровень, Порций, - преторский, а теперь - консульский, - насмешливо пояснял император. - Кампания достигла такой стадии и такого масштаба, что мелочевкой пробавляться уже нельзя, надо действовать по-крупному.

- Убивать и грабить под звон речей о свободе?

- И Цезарь так делает. Не счесть городов и храмов по всему свету, которые он разорил!

- Потому мы с ним и воюем.

- Однако до сих пор он нас побеждал. "Есть две вещи, утверждающие и умножающие власть, - не раз говаривал он, - войско и деньги, и друг без друга они не существуют!"

Катон презрительно хмыкнул от такого цитирования и сказал:

- Если ты станешь копировать Цезаря, то будешь разбит им быстрее, чем галлы, ведь копия всегда хуже оригинала. И вообще, Цезаря может победить только Республика, а не Метелл Сципион или Гней Помпей.

- Хватит, Катон! Тебе философствовать, а мне действовать. Я доказал тебе превосходство моего подхода к делу еще в юности, а теперь мне некогда с тобою препираться!

После этого разговора Метелл открыто выказывал враждебность к Катону и даже не выслушивал его возражений. Поскольку все сенаторы поддерживали казавшуюся им выгодной позицию Юбы и Метелла, у Катона не было возможности прекратить безобразия, как он сумел это сделать в Эпире. Однако, когда царская алчность раскрыла свой бездонный зев над Утикой, он не мог позволить себе потерпеть поражение в борьбе за этот город.

Утика была древней финикийской колонией и долгое время соперничала с самим Карфагеном, а после его разрушения стала столицей римской провинции в Африке. Теперь это был крупный торгово-ремесленный город, в котором жило немало римских граждан, и произвол в отношении него не остался бы незамеченным в мире.

Катон добился созыва сенаторов и военачальников для обсуждения вопроса о судьбе Утики. Однако его противники добросовестно подготовились к битве. В курии собрался целый легион всяческих обвинителей и свидетелей, призванных уличать граждан Утики в преступном сговоре с Цезарем на радость Юбе и Метеллу. Прибывшая делегация от властей опального города сразу почувствовала себя неуютно во враждебной обстановке собрания и от страха приняла виноватый вид.

Атаку начали сами вожди, которых в данном случае уместнее было бы назвать главарями. Они предъявили обвинения, в своей безапелляционности и экспрессивности походившие на приговор, затем дали слово обвиняемым, но лишь за тем, чтобы получить новый повод для их бичевания. Представителей Утики прерывали чуть ли не после каждой фразы, сбивали с мысли грубостью и уводили в другие темы неуместными вопросами. В результате, доводы африканцев не убедили даже их самих. Вместо речи у них вышел жалкий лепет оправданий. Далее вступила в бой армия свидетелей и лжесвидетелей. От их крика боги небесные должны были бы заткнуть уши, а боги подземные - разверзнуть Тартар и поглотить порочную Утику в пучине адских мук.

Утика была богатым городом. Верхушка ее населения имела роскошные дворцы, виллы и бездонные погреба, золотым блеском пугавшие крыс. А собственность богача - это его истинное тело, которым он вожделеет к еще не присвоенной части мира, чем больше богатство, тем обширнее плоть, жаждущая совокупленья с другим богатством. Поэтому знать Утики самозабвенно любила деньги и неимоверно страдала, видя вокруг так много всего, что ей еще не принадлежало. Будь ее закрома под стать аппетиту, они вместили бы и Луну, и Солнце, и звезды, и весь Космос. Естественно, что талантливый Цезарь с его тысячами серебряных талантов представлялся утиканцам земным воплощением небесных богов, осеняющим серебряной благодатью свою паству. Цезарь тоже проявил повышенный интерес к Утике. Он обладал тонким обонянием и безошибочно чувствовал, откуда тянет тухлецой, поэтому мог найти богача за семью морями и извлечь из-под семи печатей. Так одно богатство разыскало другое и вступило с ним в тайную связь с целью передать Утику Цезарю во имя сращенья капитала сразу, как только император переправится в Африку. Несколько горстей монет аристократы бросили на городскую площадь, превратив их в слова обещаний, и простолюдины, в эпоху упадка гражданственности привыкшие кормиться столь некалорийной пищей, поклевав их, возлюбили Цезаря так же страстно, как и господа. Правда, в отличие от господской, любовь обывателей была бескорыстной, о чем они, конечно же, не подозревали.

Все это сумбурно, не столько фактами, сколько эмоциями прорвалось наружу в ходе обсуждения в курии, и уже ни у кого не оставалось сомнений в существовании сговора между Цезарем и знатью Утики. Юба с Метеллом уличали пунийцев Утики в измене с яростью и пристрастием ревнивого мужа. Создавалось впечатление, будто их язвила зависть, что не они заключили выгодную сделку, а другие. Кровавая разборка казалась неизбежной, причем обе стороны вызывали одинаковое отвращение. Но во всей этой карусели порока беспомощно кружилась одна жертва, которой сочувствовал Катон - его несчастная, всеми покинутая, возлюбленная Республика. Ее он и защищал как мог. Однако этого было мало. Ему просто затыкали рот воплями возмущения и не допускали его на ораторское место. Поэтому Катону снова пришлось совершать невозможное. Непостижимым для окружающих образом он сверг с трибуны Метелла с его псевдоликторами, гневным взглядом пригвоздил Юбу к его трону и взял инициативу в свои руки.