Юрий Тубольцев - Катон

Однако заговорщики не учли трех обстоятельств: во-первых, Катон был стоиком, и вызвать у него приступ неконтролируемого гнева практически не представлялось возможным; во-вторых, помимо своей добросовестности он еще имел опыт войны и потому служебных оплошностей не совершал; и, в-третьих, с детства обладал чуть ли не абсолютным чувством истины, вследствие чего Сицинию не удалось его провести и втереться к нему в доверие. Катон угадал отношение к себе всех действующих лиц спектакля, хотя не подозревал, что они действуют согласованно и целенаправленно, и это позволило ему выработать четкую линию поведения. С Сицинием он был холоден и обращался с ним официально, с остальными трибунами держался ровно и дружелюбно, словно не замечая их злословия, причем Малугинскому, видя его стремление отличиться, давал ответственные поручения, чтобы тот мог проявить себя в деле. Эти поручения заговорщикам представлялись дьявольскими происками, поскольку разрушали их атакующие порядки в самом уязвимом месте. Малугинский был очень эффектен, когда молча позировал солдатам, но суетился, нервничал и ошибался, если ему при-ходилось что-либо делать, потому доверие командира оборачивалось для него позорным разоблачением. Так Катон, не имея злого умысла, прослыл среди трибунов исчадием коварства. Но это не беспокоило Марка, главным для него было научить офицеров доводить его приказы до центурионов и самостоятельно выполнять простейшие боевые маневры с отдельными подразделениями. Однако основное внимание он уделял работе с солдатами и конкретными делами отвечал на возводимые недоброжелателями враждебные конструкции словес.

В восходящем обществе люди безошибочно определяют лучших из своей среды и идут за ними; в цивилизации, тронутой гниением упадка, народ сначала реагирует на самых крикливых лидеров, но потом отвергает их, если за словами у них ничего нет, и поворачивается лицом к тем, кто меньше шумит, но больше трудится; наконец, в странах, стоящих на пороге гибели, людская масса готова следовать за кем угодно, лишь бы он и сам ничего не делал и их не принуждал.

Солдаты Катона уже нашумелись с Сициниевыми возмутителями спокойствия, но все еще медлили примкнуть к командиру; уж больно тяжко было выносить его муштру. В этой стадии духовного распутья их застал приказ выступить в поход. Стало известно, что фракийцы перешли границу и разграбили два небольших селения. Сведения о силах противника были противоречивы, и Катон решил двинуть навстречу ему весь легион. Поход по холмистой местности длился несколько дней и отнял у солдат много сил, однако неприятеля обнаружить не удалось. Видимо, фракийцы не располагали достаточными для ведения полномасштабных боевых действий ресурсами и отступили. Легионеры решили, что проделанные труды пропали даром, и терпение их лопнуло. Отрицательная энергия, накопленная за долгое время, прорвалась наружу и хлынула на Катона потоком упреков.

Марк молча наблюдал, как вокруг него собирается толпа недовольных. Его спокойствие несколько охлаждало их пыл и пока предотвращало бунт. Тогда Сициний встал рядом с Катоном и крикнул: "А ну, сброд, тихо! Не то легат подвергнет вас децимации!" Эта угроза выполнила функцию запала, и произошел взрыв гнева. Солдаты с ругательствами подступили вплотную к Катону, и лишь животный инстинкт, обуздывающий агрессию против неподвижного существа, пока еще удерживал их от расправы, но, казалось, стоит Марку пошевелиться или произнести слово, и его тут же растерзают. В этот напряженный момент Катон едва уловимым кивком головы подозвал к себе самого ярого крикуна, и тот неожиданно для себя машинально последовал привычке подчиняться повелительному взгляду и жесту командира. Все с тою же уверенностью в себе Катон знаком приказал солдатскому активисту говорить. Увидев, что слово дано их представителю, легионеры смолкли. От внезапно наступившей тишины солдат оробел и повел себя неубедительно. Он начал сбивчиво повторять давние претензии к трибуну за жесткую дисциплину и большие физические нагрузки. Тут легионеры опять возбудились и угрожающе зашумели, заводя друг друга воинственными призывами. Тогда Катон прервал оратора, и толпе вновь пришлось стихнуть в ожидании оп-равданий трибуна, но он лишь обвел близстоящих пронзительным взглядом уверенного в своей правоте человека и снова приказал говорить выбранному им солдату. Однако, едва тот начал осваиваться с ролью оратора, Марк снова остановил его. Легионеры были сбиты с толку: трибун будто бы давал им возможность высказаться и в то же время не позволял этого. С помощью такого дирижирования Марку удалось ухватиться за вожжи управления этой массой и тогда он заговорил сам.

"Значит, вы не довольны мною за возрождение староримских, проверенных временем порядков? Вы осуждаете меня за дисциплину, за тренировки, наконец, за нынешний поход вдоль вверенной нам границы?" - переспросил он.

Сумбурные солдатские упреки были так сформулированы Катоном, что уже казались постыдными, но все же толпа заревела в ответ, что именно это самое она и вменяет в вину трибуну.

"Ну что же, отвечу, - согласился Катон и решительно прошел к возвыше-нию возле своего шатра, заменяющему трибунал. - Когда я впервые прибыл в ваш лагерь, а случилось это ночью, оказалось, что половина часовых спит, а вторая половина бодрствует, но не на своем посту, а в соседнем лесу, резвясь с местными красотками. Тут мне вспомнился аналогичный случай, произошедший три года назад с легатом Коссинием. Его солдаты, вроде вас, гнушались воинскими порядками и не утруждали себя дежурством на страже. В результате, Спартак застал их врасплох и почти всех перерезал. Вот что натворил один фракиец, а тут их бродят тысячи! Так кому была нужнее дисциплина: Коссинию, который кое-как спасся, хотя и вынужден был бежать в одном нижнем белье, или его солдатам, которые, увы, уже не могут сами подсказать вам ответ? Думаю, вы все-таки не пожелаете оказаться на месте Коссиниевых горе-вояк, а я, в свою очередь, не хочу выступать в роли их незадачливого предводителя.

"Да, но тренировки-то зачем?" - говорите вы. Однако это я уже слышал во время той же войны со Спартаком. Кто-нибудь из вас знает всадника Гнея Попилия? Нет? А Гая Аврункулея? Ага, знаете. Так вот, Аврункулей служил в моей турме и тоже возмущался установленными мною порядками, и не он один. Я, видите ли, был слишком строг. Зато в неудачном для нас сражении под водительством Гая Геллия только моя турма не ударилась в бегство и сражалась, сколько это было возможно, и только моя турма не понесла потерь, а другие лишились чуть ли не половины своего состава. И после битвы Аврункулей первым повинился предо мною за былое недомыслие.