Юрий Тубольцев - Катон

- Ты ратуешь за Сульпиция, тогда как он сам виноват. Ему следовало бы поменьше ругать меня и почаще улыбаться плебсу. Однако не забывай, Марк, если я буду осужден, консулом может стать Катилина.

- Если мы сохраним чистоту в своих рядах, то справимся и с Катилиной.

- А как же я, Марк? Ведь по новому закону я не только потеряю должность и лишусь прежних заслуг, но и буду вынужден отправиться в изгнание на десять лет!

- Страшное наказание. Но почему ты, Луций, только теперь подумал об этом? Почему до выборов ты стремился лишь к выгоде, приносимой преступлением, но не задумывался о неизбежном возмездии?

- Мне нечего сказать в свое оправдание, кроме того, что я не заслуживаю столь жестокой кары.

- Суд разберется, чего ты заслуживаешь.

- Меня будет защищать Цицерон.

- Только я начинаю уважать этого человека, как он тут же стремится помешать мне в этом.

- Ты слишком строг. Так нельзя жить в наше время.

- Отсутствие строгости в соблюдении чести и законов ведет к разрушению всей гражданской общины и всего государства. Время же таково, каковы люди, и я стремлюсь к тому, чтобы наш век не был нам укором на суде потомков.

- И все же я прошу тебя, Катон, будь милосерден.

- Я буду справедлив, и если окажется, что ты действительно не столь виновен, как считаем мы с Сулыпицием, то и моя обвинительная речь не будет столь уж жестокой.

- А что же ты можешь сказать обо мне дурного, кроме как об этой пресловутой предвыборной шумихе? У каждого преступленья есть истоки в прошлом, и наш суд большое значение придает репутации подсудимого. Моя же жизнь всегда была образцовой.

- Так ли, Лициний? А ведь ты пел и кривлялся, как последний мим, на пи-рушках в Азии. Хорош консул-плясун!

- Но, Марк, я зато не пьянствовал и не развратничал, как большинство моих ровесников, тогда еще молодых людей. А то, о чем ты говоришь, было невинной шуткой, причем в узком кругу друзей.

- То, что постыдно совершить на глазах у тысячи человек, постыдно и перед десятью.

- Однако, если ты так суров и принципиален, почему не привлечешь к суду Силана, его ведь тоже сенаторы толкали к консулату, словно телегу со сломанной осью?

- Ту телегу везла собственная лошадь, и друзья лишь поддерживали ее на косогорах, а твой воз целиком повис на руках, запачканных деньгами.

- Но коли быть до конца строгим, то и в поведении Силана можно найти злоупотребления.

- Если ты это знаешь, твой гражданский долг - самому подать на него в суд, а не дожидаться, когда это сделают за тебя другие. Я же обвиняю того, кого подозреваю в проступке сам.

- С тобой, Катон, не поспоришь: натренировался разглагольствовать со своим стоиком. Может быть, потому и у Цицерона язык подвешен, что он каждый день точит его с Диодотом. Пожалуй, и я заведу себе грека.

- Если сам не отправишься в Грецию.

- Угрожаешь?

- Нет, предупреждаю. Однако еще раз обещаю тебе, Луций, разобраться в твоем деле строго и справедливо. Как человек я желаю тебе быть оправданным, но как гражданин должен выступать с обвинением.

В соответствии с заведенным порядком Мурена приставил к Катону наблюдателя, который должен был сопровождать его всегда и везде, чтобы вести контроль над тем, как готовится обвинение. Этот человек долго ходил за Марком по пятам, но никак не мог обнаружить обычных в тот век сговоров обвинителей между собою и со свидетелями, а также прочих нарушений судопроизводства. Это насторожило его. "Катон очень хитер и его трудно уличить, - жаловался он Мурене, - но я выведу его на чистую воду". Однако чем дольше он следил за Марком, тем в большее приходил замешательство. И вот однажды в ясный сентябрьский день его осенило. "Да ведь Катон честен! - воскликнул он, хлопнув себя по лбу. - Как это просто и в то же время необычно!" С тех пор наблюдатель вел свое дело так: встречая Катона поутру, он спрашивал, будет ли тот сегодня заниматься вопросами, связанными с процессом. "В четвертом часу в Порциевой базилике я увижусь со свидетелем Спурием, а в восемь - буду дома составлять протокол", - отвечал Катон, и наблюдатель со спокойной душой отпускал его до четвертого часа, а потом, после встречи в базилике, расставался с ним до восьми.

Однако вскоре Катону пришлось прервать подготовку к суду над Муреной, так как всеобщим вниманием вновь завладел Катилина. Еще во время выборов ходили слухи, что он собирается организовать вооруженное восстание, убить консула и силой захватить власть. Желая призвать народ к бдительности, Цицерон, руководивший комициями, облачился в широкие, бросающиеся в глаза латы, что допускалось за пределами померия. Эта мера подействовала: множество людей бросилось к Цицерону, чтобы охранять его. Возможно, именно они помешали Катилине привести в исполнение гнусный замысел, но, может быть, он надеялся победить честно, а вооруженные отряды своих сторонников готовил на будущее.

Как бы там ни было, выборы прошли спокойно. После этого стало ясно, что более Катилине медлить нельзя, поскольку Помпей заканчивал дела на Востоке и скоро должен был возвратиться в Рим с огромной армией. Ощущение тревоги в столице усиливалось с каждым днем. И вот в конце сентября Цицерон в срочном порядке собрал сенат и объявил, что получил конкретные сведения о заговоре Катилины. Самого возмутителя спокойствия на заседании не было, так как об этом заранее позаботился Цицерон.

Консул доложил, что один молодой повеса, похваляясь, сообщил своей возлюбленной о будто бы ожидающем его в скором времени богатстве, а затем, не устояв перед напором женского любопытства, рассказал о том, что Катилина готовит восстание в Этрурии и некоторых других регионах Италии, а также собирает силы в Африке. В самом Риме для осуществления переворота, по его словам, планировалось убить активного консула и устроить поджоги по всему городу. Женщина, любившая Отечество больше, чем незадачливого дружка, прибежала к Цицерону и выложила ему все, что узнала о заговоре.

Выслушав консула, сенаторы встревожились, но постарались это скрыть за смешками и шуточками в адрес того, кто всерьез отнесся к женской болтовне. Большинство сената уже давно составляла инертная масса, интересы которой находились не в курии, а на загородных виллах среди роскошных построек и рыбных садков. "А вдруг Катилина не виновен или его вину не удастся доказать, как это бывало прежде, тогда мы сами окажемся под судом за насилие над римским гражданином, - размышляли они, - а если он действительно готовит заговор, то трогать его тем более опасно".

Заседание окончилось безрезультатно. Но, когда сенаторы начали расхо-диться, Катон и еще несколько болеющих за дело людей окружили Цицерона и стали расспрашивать его обо всех известных ему подробностях, касающихся заговора. Выслушав консула, они обсудили сложившуюся ситуацию и решили пока ограничиться повышением бдительности, чтобы тщательно следить за развитием событий в стане врага, полагая, что заговор проявит себя более откровенно и тогда можно будет убедить сенат в необходимости чрезвычайных действий.