Лев Жданов - Том 4. Последний фаворит. В сетях интриги. Крушение богов

Поцеловав пылающее от волнения и удовольствия личико мальчика, она столкнула его с колен, куда он как-то незаметно взобрался и прижался к высокой, еще упругой груди названой бабушки.

Мальчик отвесил придворный церемонный поклон, другой, вдруг поскользнулся на паркете, потерял равновесие и, стараясь не упасть, сделал напряжение всем телом. В ту же минуту послышался не совсем принятый в обществе звук. Мальчик окончательно сконфузился и кинулся к дверям.

— Стой, стой… Ничего, не стыдись… Все, что естественно, в том нет греха…

Но мальчик уже скрылся за дверью.

— Это прямо умора. Все-таки малышу пришлось издать хотя бы один натуральный звук — против воли! — хохоча проговорила Екатерина.

Гость, покинув свой чопорный, светский вид, тоже не выдержал и громко стал хохотать:

— Ваше величество, вы… вы обаятельны… Вы неподражаемы! Вы Цирцея…

— Тысячу первый раз слышу этот самый комплимент! О, если бы я лучше была нимфой Калипсо, вечно юной, никогда не стареющей телом, как не стареется моя неугомонная душа… Мое слабое женское сердце… Но об анатомии потом. Надо сначала немного потолковать о делах. — И, меняя тон, она просто, серьезно заговорила: — Завтра день прощаний… Принц, конечно, ждет не одной почетной шпаги, которую я ему поднесу… Для войны нужно солдат. Для солдат необходимы маркитантки во всех смыслах. Для маркитанток нужны деньги — и трижды деньги. Порочный круг, из которого принцу пока не удалось выскочить… Он посматривал все время мне в руки, хотя ничего и не говорил… Я без слов поняла благородную грусть милого принца. Готова сделать, что могу. И сейчас скажу вам, что именно. Дела России и мои вы знаете. Я с вами откровенна, как с моим другом, которого знала и любила еще до личной встречи… Граф Сегюр, показав вашу депешу из Константинополя, сразу убедил меня, что маркиз Шуазель не только верный слуга Франции, но и преданный, а главное, бескорыстный друг моей империи, значит, и мой! Я давно хотела это вам высказать, доказать… И наконец, случай, хотя далеко не радостный, дал мне эту возможность… Вы у меня. И с вами говорит не императрица, а женщина, расположенная, уважающая, очарованная и вами лично, и вашим благородным характером… Так буду говорить прямо. Денег у нас сейчас мало. Что есть, надо приберегать. Европа всколеблена. Буря из Парижа, от полей прекрасной Франции грозит промчаться по целому миру, задеть и нас… Следует быть готовым ко всему… Все-таки графу д'Артуа теперь же я прикажу выдать сто тысяч ливров. Потом надеюсь выслать еще столько же, если не вдвое… И все силы пущу в ход, чтобы лига осуществилась и скорее вернула трон Франции ее законным государям.

— Ваше величество… Вы видите, слезы наполняют мои глаза… Мои уста…

Действительно, изящный и мужественный на вид, но слабонервный, бывший посланник Франции при султане уже начал проливать слезы, согласно своей кличке плаксы Шуазеля, под которой был популярен в Петербурге.

— Слушайте дальше. Новое правление в Швеции изменило все мои планы. Не будь этого, и карман свой я раскрыла бы шире, и дело все пошло бы быстрее. Но поглядим. Вот что вы должны передать принцу, о чем завтра, при всех неудобно было бы толковать.

— О, вы мудры, государыня, как…

— Сравнения оставим на после… Еще два слова. Я как императрица высказываю и должна высказывать твердую уверенность в успехе дела вашего несчастного принца, в его домогательствах и планах. Но вы знаете, что Екатерина имела случай сноситься с выдающимися умами Франции. И по-моему, есть опасные признаки… Смута глубже, чем мы это говорим, даже чем сами думаем. Что-то старое рухнуло вместе с вашей Бастилией… Что-то скатилось в пропасть с теми священными головами, которые отсекает стальное лезвие отвратительной гильотины… И я боюсь, что мы на пороге полного преображения народов и государств. Я начинаю даже опасаться за свое далекое, мирное, не тронутое пока заразой царство… Конечно, будь что-нибудь, я приму меры. Железной стеной отгорожусь от пожара… Но вам там, на Западе, грозит беда. Скажу прямо — не обижайтесь, мой друг…

— О, ваше величество…

— Я целый месяц наблюдала принца… и окружающих его. Много благородства, много мечтаний и надежд, но… Знаете, все-таки удержать в руках большой кусок легче, чем вернуть его, когда он захвачен другим, даже не по праву. Для этого надо больше сил и ума, чем для сохранения своего добра… И если этого добра не было сил уберечь, то…

— О, государыня… Мрачные взгляды… Но я понимаю их…

— Что делать! Мы одни. Можем, как жрецы, говорить правду. И вот я словно вижу вперед, что может ожидать вашу бедную родину. Там должен явиться вождь… Человек большого ума, железной воли и малосовестливый. Вроде восточных тиранов старых лет, но умнее, хитрее… И он овладеет волей других, овладеет властью. Овладеет Францией. Может быть, целым миром… Только не моим царством, пока буду править я или внук мой Александр!..

Она умолкла, глядя вперед, туда, через стены, в грядущее.

Шуазель побледнел, как будто почуял дыхание вечности.

Оба и не подозревали, что этот человек уже народился и всего год тому назад подал просьбу о зачислении его в войска русской императрицы, но получил отказ… Теперь он уже сидел в Париже… Создавал планы завоевания Франции, целого мира… И звали его, этого великого выходца из маленькой Корсики, Наполеон Буонапарте! И через девятнадцать лет он поведет миллион солдат в Россию и там похоронит их!

— Но пока что надо жить, Шуазель, не так ли? Будем же работать и жить… И облегчать по возможности трудный путь другим. Через это меньше шипов попадается каждому на долгой жизненной дороге.

Порывистым движением этот лощеный, осторожный дипломат взял руку императрицы и прижал к губам.

— Благодарю вас, ваше величество, за эту минуту. Я знал великую государыню. Теперь узнал великую, мудрую женщину, которая так же прекрасна, как умна!

— О-ла-ла!.. Признание по всей форме… Но здесь, в этом деловом покое, признаний я не принимаю. Для того есть особые уголки. Вы все, конечно, осмотрели в моем дворце…

— О, государыня… Несколько раз… Такое богатство… Сколько вкуса… Этот Эрмитаж… зимние сады… Стаи порхающих и поющих птиц… Боскеты… Бессмертные картины… Мрамор… Все это…

— Все это — декорум императрицы. Если хотите видеть уголок Екатерины-женщины, я покажу вам то, что могут видеть лишь мои самые близкие… понимаете, близкие друзья… которым я не могу ни в чем отказать, перед которыми не таю ничего — в надежде, что никогда не придется раскаиваться… в их нескромности… что бы ни случилось между нами потом. Я слишком хорошо знаю, как изменчивы чувства людские. Ваш вид особенно напоминает мне о том. Знаете, у вас удивительное сходство с единственным человеком, которого я любила и люблю до сих пор… С Понятовским… А это уж так верно заметил ваш поэт: «Возвращаемся вечно мы к первой любви!..» Пойдемте… Я вам покажу…