Лев Жданов - Том 2. Русь на переломе. Отрок-властелин. Венчанные затворницы

— Не поймешь никак? Слушай… Я оженюсь, по долгу царскому, хошь и не люба мне королевна далекая. Тебя, слышь, за кого-либо из похлебников моих замуж тоже выдадим, честь-честью. Так лишь, для прилику единого, сама разумеешь. И будешь ты век со мной. Первая да единая. Выше царицы венчанной… Разумеешь? Так согласна ли?

— Осударь, што пытаешь? Што спрашиваешь? Знаешь, видишь: на все твоя воля царская. Только не жилица я на свете. Ты, Ваня, добр-здоров, счастлив будь с осударыней-царицей твоей богоданной. А я… я в монастырь уйду, усердно за вас Бога молить стану… за счастье да за долгоденствие ваше.

Каждое слово, каждый негромкий звук ее голоса дышали такой правдой и тоскою, что слезы выступили на глазах у впечатлительного юноши царя.

В неукротимом порыве он искренне, горячо зашептал, откинув всякое притворство, всякое выпытывание:

— Буде! Не плачь, не горюй, отри слезы, кралюшка. Ласточка ты моя сизокрыленькая! Щебетушечка веселенькая! Защебечи повеселее, по-старому. Ни на ком, кроме тебя, не оженюсь. Ни с кем-то не повенчаюся. Ты моя нареченная, моя царица, подруга богоданная. По гроб жизни! Вижу я, уверовал, што не царства домогаешься — меня самого любишь.

— Тебя… тебя… — вдруг зноем пахнуло на юношу признание девушки, позабывшей о всяких границах и рамках благоразумия.

Но тут же, словно против воли сдержалась… Словно сразу отрезвела от налетевшего упоения… Снова головой поникла, задумалась. Голова кружится от речей царя. Дух захватывает так, что больно груди становится. И тут же холодком пробирается злое сомнение в душу девушки, полную восторга и радости.

— Да што ж ты все не веришь мне? Сызнова, гляди, очи затуманились? — спросил Иван. — Уразумей ты, девица: шутил я ранее, а вот сейчас всю правду-истину говорю. Хошь, крест целовать стану!

— Верю, милый, верю, желанный… Тебе ль не поверю? Не о том я кручинюсь теперь. Не та дума пала на сердце. Ты-то не обманываешь. И сам так мыслишь, как сулишь. Да иные, лих, не подозволят. Хошь и царь, да не один ты. Вельможи, родня особливо вся близкая — гордени; князи да бояре первые!

— Родня? Энто хто же? Вельские разве одни. Так не послушаю их. Уж были речи, как же! Окромя их — все, гляди, и рады, што близ тебя я погашал, прежние свои повадки буйные забывать стал. И сам отец-митрополит хвалит тебя же. А до Вельских, до Глинских мне и дела мало. Хошь и дядевья, да не свои они — литовцы. Им бы славы да корысти поболе добыть. А у меня и так вдоволь есть всего! Я царь всея Руси. И могу по своему хотенью невесту брать, хошь из посадских дворов, как отцом, дедом заведено. Штоб сильные роды, враждебные царю, дочек в царицы не вели, сами чрез то не крепли! Нешто я не смыслю. С митрополитом, гляди, уж говорено… Все обсказано. Дело по чину сотворим, штобы на царицу, на тебя, потом зависти да обиды боярской и всенародной не было. Не сказали бы: «Помимо всех девиц в царские терема шмыгнула!». Мы и это обкалякали. Сбор невест по царству назначу. И смотрины нарядим. А выберу я тебя! Так и знай. Поняла ль, горлинка?

Молчит, слушает его девушка — и грезит наяву, вся опаляемая сладкими мечтами.

Голоса послышались: мать и брат подошли — зовут хлеба-соли откушать гостя желанного. Не то Бог весть куда бы занесли любовные грезы сердце неопытное, горячее сердце влюбленное, девичье.

С начала зимы, когда из вотчин своих, из городов далеких бояре-князья в Москву понаехали, особенно горячо стал обсуждаться вопрос: «Дума царская с митрополитом и родней Ивана вкупе кого-то юному царю в жены укажут?».

А уж пора оженить государя, видимо, приспела. Очень многие слыхали о слабости юноши к сестре одного из стремянных его, к Захарьиной, но значения этому не придавали.

— Тешится осударь. Хошь и царь он, спору нет, а все — отрок. В конце концов, послушает, што ему старшие, мудрейшие, дядья и бояре, вкупе с отцом духовным, порадят-посоветуют.

И ждали, будущую царицу намечали-угадывали. У кого связи или богатство было большое — те за дело принялись. По влиятельным людям ездили, подсылали, узнавали, дарили, записи давали на целые состояния. Если девушка из ихнего дому в царицы попадет — все вдесятеро вернется!

Дворцовая мелкая челядь за передачу вестей и слухов — в вине да серебре купалась. Особливо ближние женщины из бабкиного терема царского… Все же такое дело, как женитьба внука, не минет рук бабки, княгини Анны Юрьевны.

Главный узел всех интриг и происков, связанных с близкой женитьбой царя, сплелся и свился вокруг владычного старца Макария. Но тот неразгадан остается у себя в кельях митрополичьего подворья. Где можно, на сан свой духовный сошлется.

— Мое ли дело в мирские дела мешаться? Негоже мне. Придет царь совету спросить — я скажу по совести.

Если же кому нельзя так ответить, он и помогать не отрекается, но добавляет:

— Плоха твоя надежда на меня!

— Почему так? — спросит гость.

— Отбился от меня царь. Молод. Прелести всякие на уме, А я ему об ином поминаю. Вот он и не тово…

— Да, разбаловался отрок вконец! — замечает гость. И уходит, довольный сочувствием пастыря, хотя бы и таким несущественным.

А Макарий всех выслушивает, все в уме взвешивает. И вот в один вечер, когда Адашев с каким-то присылом царским — а может, и без всякого дела — к владыке пришел, тот ему и сказал на прощанье:

— Пора бы уж царю и волю свою объявить. Кажись, теперь время самое. Толковали мы с осударем. Так вот, передай ему слово мое такое. Только не при людях. Слышь?

Было то о посту Рождественском, так в самой средине декабря. А дня через четыре-пять вестовщики митрополичьи всех думных и радных князей, бояр и восточных царевичей, все духовенство кремлевское, всех служилых людей постарше стали на первое воскресное богослужение в Успенский древний собор позывать — слово митрополичье слушать.

В субботу вечером позыв пришел. Кто бы из старших бояр и хотел к владыке раньше кинуться, узнать, в чем дело, — так уже поздно. Наутро вся площадь Ивановская народом пестрила. Занимало всех, какое такое торжество готовится неслыханное. У собора Успенского и по всей площади — ряды пищальников, ратных людей своих и заморских всюду понаставлены. Хоругви веют. Изо всех храмов кремлевских духовенство главнейшее в лучшем облачении в собор стекается. Колымаги, возки, сани крытые подъезжают. Сторонних людей и не пускают никого близко к паперти. Что-то необычайное творится.

— Оженить сокола нашего, царя юного бояре сбираются, — с присущей толпе прозорливостью сейчас же порешила чернь.

И она почти что угадала. Не его женят, он сам жениться порешил. Проследовал и сам митрополит в собор внутренними переходами крытыми. Там клир загремел:

— Ис-полла-эти-дэспота!