Лев Жданов - Том 1. Третий Рим. Грозное время. Наследие Грозного

Макарий тонко улыбнулся.

— Ну, исполать тебе, Ваня!.. Словно нового нынче тебя я познал. Не мимо сказано: «Во скорбях, и болезнях открывается человецем премудрость Божия». На пользу тебе пошла хворь долгая…

— Быть может, отче! А только, кабы не зазорно, — один старый клич поновил бы я, наш царский, клич дедовский: «С нами Бог!» Еще бы по-новому кликать научил: «В гору все, в гору, вперед, с Бога помощью!»

— Что же, Бог в помощь… Заведи новые порядки на благо Земли… И благо ти будет… А только, мекаю, сыне: не сразу все поналадишь… Время больно тяжелое…

— Тяжелое, владыка… И горячее время. Страдная пора моя царская. Сам вижу! Бой в дому и за рубежом земли ждет меня… Посему, для покою своего, забочусь о грядущем. Великая еще у меня забота есть одна. Вон, первым делом, царство я покорил Казанское. Второе — ты сам мне сказывал: царский титул — в роду у нас, у Мономаховичей, извечно живет. Ты же меня и царским венцом венчал. А соседи, братья наши, короли и государи, даже хан крымский неверный, — не желают чести оказать, звать-величать меня царем Московским… Все в великих в князьях живем мы у них. Покою мне то не дает… Сейчас литовские послы, гетманские, ждут с грамотой… О перемирье просят. А в грамотах — царского титула моего нет же! Были ж они у тебя, владыко.

— Были, были… Все я тебе сказывал, как отвечал им…

— Вот, вот… Упрямы, еретики безбожные! Не величают меня, царя, как Бог повелел! Хоть назад их гнать домой, миру не давши!.. Как думаешь?…

— Мое ли дело тебе на царенье указывать?… А только полагаю: не лукавство ли тут? Знают, что времена у нас тяжелые… Что мы на люторов снаряжаемся… Думают: и без царского-де титла мир Даст Москва! А ты возьми и погони их домой, к магнатам, к Жигимунду Литовскому. Погляди: с пути, с дороги не вернутся ль? Нет ли у них про запас иной грамоты крулевской, с полным твоим царским величаньем? Ведь им тоже солоны пришлись находы московские на окраину ихнюю…

— Да! — с самодовольной улыбкой подтвердил царь. — Немало полону, и городов, и земель у них поотбили… Почитай, к Киеву самому подобралися. Только все им мало. Твердят: Смоленск я воротил бы им! Без того — нет вечного мира меж нами, и быть не может…

— Так им же сказано в ответ и про Киев, и про Полоцк — дедину московскую, и про Витебск — город твой наследный… И про Гомель, что недавно, гляди, в малолетство твое был отбит… Дело бесспорное… Что толкуют зря!

— Не с барами литовскими толку искать! Круль-де ихний отвечает: «Давно Киев мой, — и не тебе, мне царем Киевским зваться пристало… И без Смоленска — миру не быть! А что мечом взято, то даром назад не вертается!» Словно бы мы Смоленск — вертеном воевали! Теперя, правда, после Казани, посговорчивей стали еретики, да все толку мало… Правда твоя, владыко, попробую попужать Довойну с Воловичем. Назад их без миру погоню…

— А про имя свое царское, ко всему, добавь: «Вон и Казанское царство мое. Как же, мол, я не царь?…» И Владимир Святославич крестился и землю крестил, его царь греческий и патриарх вселенский — венчали на царство русское, тако и писался он… Так и образ его, как преставился государь, — на иконах пишут царем во всей славе земной…

— Скажу, скажу… А еще того бы лучше, кабы наново патриарх меня царьградский, дедовским обычаем, соборне на царстве подтвердил… Можно ль так владыко?

— Отчего нельзя? — в раздумье, слегка затуманясь произнес Макарий. — Коли московских митрополитов помазание не довольствует иноземцев, мы и патриарха приведем к соглашению…

— А за казной я не постою… Сам знаю: ничего даром не сделается…

— То-то же, чадо мое… Готовься, развязывай кису… Готовь калиту дедовскую! — улыбаясь закивал головой Макарий, довольный сообразительностью Ивана. — Да и то сказать: на украшение церкви Божией пойдут рубли да золотые червонцы московские! Так и не жаль…

— Не жаль, не жаль, отче… Одначе, прости: сверх меры утрудил я тебя, недужного… И сам затомился… Зато обо всем потолковали. Душу я поотвел.

— Вижу, вижу, Ванюшка! — по-старому называя царя, как звал ребенком, ласково отозвался Макарий. — И всегда пусть тако будет, пока жив я… Царя в тебе, и сына, и друга рад видеть советного… Верь старику… Безо всякой корысти я в деле твоем царском.

— Знаю, вижу, владыко. Только ты да Господь — и слышите надежды мои, молитвы горячие… Знаете душу мою… А иные — прочие? Э! Лучше и не поминать…

И, приняв прощальное благословение владыки, Иван покинул тихую келью.

А хозяин, проводив взглядом державного гостя, долго глядел ему вслед и потом вполголоса проговорил, по привычке людей; живущих одиноко:

— Ну, батько Сильвестр, пробил твой час… Зазнался, видно, мой попик… Высоко метнул… Орленок-то куды разумней этого пестуна, мной приставленного… А уж Одашева?… Ну, его и подавно надо прочь поскорей… Да тут мне еще царица поможет… А после? Да будет воля Твоя, Господи… И да процветет земля Русская!..

Две недели не прошло с этого дня, а Данило Захарьин, потолковав с царицей, которой привел нового потешника для развлечения в долгие скучные часы безделья, — явился и к Ивану.

— А что, государь! — спросил он. — Не пожалуешь ли? Новых затей у царицы-матушки не поглядишь ли?… Фрязин тута один… Раньше в толмачах служил… Потом — его с чего-то далече услали советники твои первые: поп и Олешка… Чуть что не на Рифей, руду искать… А он — и знать того дела не знает. Его дело на языки на разные ведать да шутки скоморошьи играть. Больно ловок. Пытал я фрязина: с чего-де так заслан был? Молчит… Один ответ: «Их была боярская воля. Платили знатно. Я и творил волю господскую: ехал куда сказано, делал, что приказано…»

— С чего же тебе-то на ум запало: вернуть его на Москву, потешника-фрязина? — пытливо вглядываясь в хитрое, довольное чем-то лицо шурина, спросил Иван.

— Так… Государыня-сестрица заскучала… А я про штукаря ненароком проведал. Выписал, потихоньку и от попа, и от Одашева. Чтобы не осерчали, храни Господи… Еще не прибили бы нас…

— Нас?! Прибили?! С ума ты спятил, Данилко!

— Храни Боже, государь… Я — про себя с Никиткой говорю. Людишки мы малые. Не про тебя молвилось… Помилуй!.. Это они только, покуль хворал ты, и могли…

— Ну, буде… Сам помню, что было. Не чай меня подзуживать… Добро уж… Приду твово диковинного штукаря повидать. Сам и повыспрошу его. Что-то мне не то здесь чуется…

— Помилуй, государь. Только сестру потешить — вся и забота была моя…

— Ладно, добро… Поглядим тамо…

И, несомненно заинтересованный речью Захарьина, Иван отпустил шурина, ясно видевшего, что заряд его попал в цель.

Тишина после обеда, после полудня, во всем дворце и в теремах царицыных, — мертвая тишина. Поели — и спать полегли все. И только перед вечернями снова оживают покои и горницы, светелки и переходы. А затем, с курами, при наступлении сумерек — опять спать ложатся, помолившись, чтобы с первой зарею, с первым криком петуха проснуться и новый день так же прожить, как вчерашний прожит.