Лев Жданов - Том 1. Третий Рим. Грозное время. Наследие Грозного

— Агра-фена… помни… слушай, о чем в мой смертный час прошу и наказываю тебе… Богом клянись… и святым распятием Его… И безгрешной кровью Христовой — беречи и холити младенца, наследника моего… На пядь единую не отойти от него… Душу свою и себя загубить, смерти себя предать… но его от всякого лиха хранить и беречи… Клянешься ли?

— Клянусь и крест на том целую! — положив руку на крест, протянутый Даниилом, а затем и прикладываясь к святыне, громко поклялась мамка, и так без ума любившая своего питомца.

— Ладно. Верю. А вы, бояре, ближние синклиты, стратиги и други мои… все клянитесь и крест целуйте на царство сыну моему первенцу, великому князю и царю всея Руси, Ивану Васильевичу…

— Клянемся и крест святой целуем на верность и царство великому князю и царю всея Руси, Ивану Васильевичу! — опять зарокотало людское эхо.

— А удел Юрия и прочее по царству как быть — о том воля моя писана… и княгиня великая опекой и обороной сыну моему до его лет пятнадцати… Клянитесь в том же… — с последним усилием произнес Василий.

Повторно зарокотали глухие голоса слова присяги.

— Ладно. Крепко теперь будет. Братьев распрю какую затевать с княгиней и с княжичем али до спору не допускайте. Им — своего довольно… Тебе, князь Михайло Глинский… Тебе, Шигоня… И тебе, Иван Юрьич, как набольшие вы, — с докладом по делам царским к княгине ходить… Пока сам царь в свое государево дело не вступится… Вот и все пока… А теперь в терем… в палаты несите меня…

И, окончательно обессилев, Василий замолк.

Дрогнули носилки… Покрылись обнаженные во время присяги головы… Колыхнулись конные… Двинулись пешие… Теперь уже по обе стороны носилок идут провожатые: справа — Сицкий, Шигоня, Михаил Глинский, Юрьев Михаил. Слева — княгиня сама… Овчина позади нее… Головины тут же…

Аграфена с царевичем новоставленым, так и не проснувшимся, в сани крытые села и скорее во дворец поехала…

Гулко в морозном воздухе пронесся один удар с Фроловской далекой башни. Полчаса всего прошло. А как много за это время совершилось: новый царь, Иван Четвертый, Грозный по прозванью в грядущем, дан Русской земле.

Десять дней в борьбе со смертью мучится Василий. Настало 3 декабря. С утра у постели больного великого князя, по его желанию, в большой палате собрался весь синклит боярский, думские и приказные и служилые воеводы и митрополит, а с ним духовенство знатное, высшее… И все близкие: братья, дядья, другие родичи царя… Полна палата… Окна, несмотря на мороз сильный, настежь раскрыты из-за духа тяжелого, что от больной ноги идет.

День в приказаниях да в присяге прошел.

Ежечасно омовения и перевязки целебные делают теперь врачи… И ножом резали язву… И огнем прижигали, каленым железом… И острыми кислотами жгли — все напрасно. Поздно! Первые дни, в лесах, без хорошей помощи, все дело сгубили. Кровь уж загорелась. По всему телу пошли темные пятна — признаки тления заживо… Поздно.

Василий это сознает, но спокоен. На вид, по крайней мере. Делает свои распоряжения. Заставил братьев и бояр присягу сыну Ивану повторить… Княжича в покой привели. К себе его царь поднести приказал. Поднявшись с трудом, благословил его на царство крестом Мономашьим, для которого взят кусок от Древа Господня.

— Буде на тебе и детях твоих милость Божия из рода в род, святой крест да принесет тебе на врагов одоление… И все кресты, и царства, и державы мои — тебе, сын мой и наследник, отдаю!..

Духовенство готовит посвящение во схиму умирающего государя.

У ложа его братья теперь остались, великая княгиня Елена и бояре ближние.

— Сына старшего благословил ты, государь. Благослови же Юрия! — горячо просит великая княгиня. — Челом тебе бью о том, государь!..

Небольшим уделом — Угличем и Полем, двумя городами всего, благословил малютку Василий. Не любит он Юрия.

Рыдает растроганная Елена, сдерживая вопли. Но государь словно и не слышит ничего. Молит и заклинает обоих братьев слабым, рвущимся голосом:

— Братия, храните свято присягу великую… Не зовите беды на Русь… на самих себя! Вспомните времена Шемяки окаянного… Недавно еще бывало все!.. По правде каждый своим володей и в чужое не вступайся… Такова правда Божия. Ежели и грешил я в том, тяжко Милосердный теперь карает меня. Его Святая воля…

— Полно, брате! Клялись ведь мы! — успокаивают его братья.

— Ин, ладно… Верю вам… А ты бы, князь Михайло Глинский, — передохнув немного, сказал он, обращаясь к брату Елениному, — ты за моего сына, великого князя Ивана, за мою княгиню — родную тебе… и за сына моего, княжича Юрия, кровь бы свою пролил?.. Тело бы свое на раздробленье дал?..

Поникнул молча головой старый Глинский.

— Слушай, жена… Перестань… — обращаясь к жене и боярам, продолжал князь. — Дело буду говорить… Успеешь наплакаться на поминках еще… Бояр береги, слушай советов их, и они тебя оберегут. Сама своего ума не теряй, что на пользу Ване увидишь. А все же советов проси… Город я укрепил… Наполовину дубовым от батюшки принял, белокаменным его сыну сдаю. Сама покуда, — и он потом, — мастеров вы к себе маните, крепите и украшайте город… Да и посады тож… Особливо торговый. Торговыми людьми, как и ратными, земля крепка. Эх, рано смерть идет… Задумано-почато дело у меня… Стены там, круг посадов, как и круг города, такие ж поставити… Шигоня, ты знаешь… Митя… — обращаясь к Головину, сказал он, — у тебя столбцы все: сколько на что серебра потребно… Скажешь… А то бы никто на свете Москве не страшен был за четверной каменной стеной, за молитвами угодников Божиих… Да и звонницу мою новую, великую, что в прошлый год я закладал, довершите… на помин души моей… Колокола там есть знатные… Вон фрязинский в полтыщи пуд… Да в тыщу пуд его же… Недаром пусть наш град стольный, аки третий и непреходящий вовеки, царственный град Рим, ото всех стран, ото всех народов христианских почитается… Вырастет сын — попомните ему эти слова мои… Да, на «берег»… на «берег» царства [3] Ока, пограничная со степью кочевой, звалась «берегом» Русского царства. , на Оку, добрых воевод посылать… И сторожу… Да… еще…

Но тут неожиданное забытье овладело больным… Елену с детьми увели… Явились попы и митрополит для свершения обряда. Всю ночь они так и не уходят из дворца. Принесли рясу… Возложили на Василия… Творят молебны.

Уже началось моление, когда Василий очнулся… У него Евангелие и схима на груди. Рад государь!.. Умрет иноком.

— Время сколько? — спросил он.

— Четвертый скоро! — отвечал кто-то. — Гляди, к заутреням скоро ударят.

— А… Ныне отпущаеши!.. Одиннадцатой заутрени не услышу я… — залепетал слабеющими устами Василий.

Перекреститься хочет — рука отнялась… Шигоня поднял ему руку, и Василий перекрестился.