Лев Жданов - Том 1. Третий Рим. Грозное время. Наследие Грозного

Затем — полгода не прошло — все царские богомольцы: архиереи, архимандриты и игумены созваны были к царю на совет.

— Челом бью молитвенникам моим и с просьбой смиренной прибегаю! — кротко заявил Иоанн. — О разрешении на четвертый брак молю… А дерзаю я на дело сие не без причин великих… Женился я первым браком, Господь благословил… тринадцать лет прожил с подружием своим, с кроткой царицею Анастасией Романовной… Но вражьим наветам, злых людей чародейством и отравами всякими царицу мою извели наши вороги… Тоже и вторую царицу Марию, с которой мы восемь лет счастливо прожили… И та вражиим коварством тайно отравлена… Избрал я себе девицу Марфу… дочь Василия Собакина… Но лукавый воздвиг многих ближних, родных даже людей моих, враждовать с царицей Марфой… В девицах еще испортили ее… Возложив упование на всещедрое милосердие Божие, взял я за себя царицу Марфу, в надежде, что исцелеет она… Но, увы! Две недели лишь пробыв за нами, так и скончалась, до разрешения девства ее преставилась! Много скорбел я о том… Мыслил облечься в образ иноческий, оставить соблазны мира сего… Но вижу христианство врагом побиваемо… Дети — сыны мои — еще молоды. Не мочно им землю держать… Ради того и дерзаю в четвертый брак вступить, противно правилу и закону церковному!

Повздыхали, покивали старцы головами и порешили: — Простить и разрешить царя надобно на четвертый брак, ради теплого его умиления и покаяния…

Эпитимию церковную возложили на царя. Два года не среди верующих, а у входа самого, с оглашенными, должен в церкви молиться Иоанн… Но на войне эпитимия с него снимается. Тогда весь священный клир принимает грех царя на свои рамена…

И вот, в четвертый раз завел семью Иоанн. «Молодоженом» зовут его, а он — самодовольно усмехается…

Но, справляя медовый месяц с Анной Колтовской, кроткой и безличной новой царицей, Иван не забывал про дела.

Утром, прямо из терема царицы, прошел он к себе, в «казенку», род кабинета при опочивальне.

Несмотря на ранний час, там уже двое сидят и ждут: особый любимец и помощник в делах Иоанна — боярин Борис Годунов, молодой, но умный и ловкий царедворец, замеченный царем и умеющий хорошо пользоваться таким отличием. Быстро стал возвышаться Борис, особенно когда женился на дочери Малюты. Сейчас он уж кравчим у царя Иоанна числится, хотя совсем недавно, как красивый юноша, рындой был царским… Первым из Годуновых — князь Димитрий в милость царю вошел… И всю родню повел за собой, умея ладить со всеми, каждому угодить… А Борис при царевиче Федоре, ровно пестун, приставлен.

Тут же в казенке и Саин-Булат царевич дожидается.

Возмужал он, пополнел сильно, как большинство азиатских князьков. Но ум и доброта, преданность Иоанну и любовь безотчетная — по-старому видны на открытом, красивом лице.

— Ждете? Добро. Позадержался малость… Нельзя же… Жену молодую потешить хочется… Телом я стар, а душа молодая во мне. Куды, Бориско, твоей помоложе! Вон, толкуют: не столько ты с бабой своей, как за книгами ночи ночуешь. А? Правда ль? — обратился царь к Годунову.

— Пустое, государь. Знаешь наших бахарей… Им книга — что белый лунь, штука диковинная. А я все в меру люблю, государь. И бабе, и чарке, и книге — всему своя пора да время.

— Так, так… Вижу я тебя… Не больно старых, не высоких кровей ты, не знатных родов, а глаз ясный да твердый у тебя, хозяйственный. И дух отважный! Не при мне — при сынах моих — великим кораблем станешь да поплывешь! Помяни мое слово! Только верой и правдой служи нам… И сестру Орину — на то же наставляй… Федю, царевича, береги… Научай, чему можно…

— Твой раб, государь… А сестра Арина, — сам знаешь: ровно отца родного, почитает да любит тебя, государь…

— Знаю, знаю! Знаю и то, что ей большое счастье готовится. Помалкивай лишь… Ну а сделал ты все ли, как я наказывал?

— Готово, государь…

— Ступай же, зови их, как знаешь уже… Цесарского сперва, там и литовского… А мы покамест с Саинушкой побеседуем…

Годунов ушел.

— Послушай, Саин… Садись-ка поближе… Скажи… Не думал ты когда бросить веру свою мухаммеданскую? Принять веру истинную? Ведь ты только и слова, что бесермен… А то, чай, и у себя, в Касимове, редко носишь платье ваше татарское? В церквах православных, гляди, чаще, чем в ваших мечетях, бываешь?

— Сам ведаешь, государь… Не единова уж и докучал я тебе: дай русский закон принять! А ты же отказывал: не время, мол!

— Ну, радуйся ж, друг ты мой верный, радуйся, Саинушка. Спасешь душу свою… Не умрешь без просвещения светом истины. Крестись хошь завтра же. Теперь — время. Ране — в Касимове был ты мне надобен. А туды царя поставить крещеного — не рука. И хан крымский, и салтан турский — все на дыбы вскинулись бы. И то вякают, собаки обрезанные, будто я их Аллаха тесню, кладбища поразорил в Казани да в Астрахани… Мечети разрушил. Сам знаешь: правда ли то?

— Пустое, государь… Чиста душа твоя… Сам веришь ты Христу по совести… И всякому по совести в царстве своем великом веровать даешь…

— Оно пригодней так, Саинушка. Нет большей и тягчайшей свары, чем за веру свара. Деньги возьми у иного, жену возьми, голову с плеч сыми, все смолчит, все стерпит. А веру — не замай… И плюгавец самый Духа Святого преисполнится, грозу подымет… Давыд Голиафа поборет… Вот почему ничьей я веры в царстве своем не трогаю… Велико оно, правда твоя. Вон, говорят, вдоль идти — ходу девять месяцев… Поперек — полгода пути. Где тут всех в одну церковь гонять? Задавятся — не влезут… Так пускай каждый на своем погосте Бога молит, по старине, как отцы, деды его маливали… Честь да вера и камень всему, и разруха меж людьми самая великая…

— Мудрые слова твои, государь… Так я завтра же отцу мит-, рополиту ударю челом: не оставил бы, просветил бы своей милостью…

— Добей челом… Ему уж сказано… А что же ты не спросишь: к чему я готовлю тебя? Али знать не хочется?

— Думаю, государь: время приспело, — сам государь мне скажет. А без времени пошто и тревожить, докучать государю моему?

— Спасибо, Саинушка! Утешил ты меня. Был ты слуга мне прямой, друг мой сладкий, так и остался… Ни годы, ни люди, ни царство, тебе данное, не затемнили души верной.

И, привлекая Саина, Иоанн коснулся своими пересохшими, бледными губами до лба царевича.

— Так слушай же… Все тебе поведаю… Знаешь: послы у меня сейчас важные. От Польши с Литвой да от Максимилиана — кесаря германов. Поляки с Литвой на трон зовут; после Сигизмун-да кролевать у них, вишь, некому. Не я — так Федор али Иван — кого пущу из сыновей, пусть бы у них воцарился, — так ляхи просят. Знаешь, не раз я и сам помышлял о мирном наших царств единении. Сестру Сигизмунда, Катерину, сватал… Так ее поспешили шведскому водовозу, пастушьему сыну, гуртоправу пьяному, Иоанну отдать… Но Бог за нас! Сами полячишки опомнились. Вот, послушай, приму я их… Что толковать им буду! А ты вот для чего понадобишься… Толкуют на Литве: стар я, сил-де не хватит три царства управить… Ослы! Кесарь Август, державный предок мой, целым миром управлялся… А не помер бы, так и новые бы земли открывать стал, чтобы державу свою на все яблоко земное распростертым держать, чтобы под сенью его царской мантии весь род человеческий в мире да покое процветал… Чего прадеду Бог посылал, може, и мне, смиренному, пошлет, если молить его станем да сил не жалеть… Бог труды любит… А все же скажем: и слабым глазам человеческим не дано на лик солнца глядеть. Знаю я… Орлам одним подобает сие… Так мы для глаз человеческих отвод сделаем… Тебя заместо себя на время, пока хлопоты пойдут горячие, царем всея Руси я поставлю…