Алексей Солоницын - Взыскание погибших

— Что с вами? — спросила государыня.

— Ваше величество, — ответила фрейлина, — цесаревич Алексей изволил снять с меня туфельку.

— Ах, вот оно что! — как можно строже сказала государыня, увидев, что белокурая, вся в кудряшках, голова Алеши выглядывает из-за края стола. — Немедленно встаньте и верните туфельку!

— А никакой туфельки у меня нет! — сказал он.

— Покажите ваши руки! — сказала государыня, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

— Руки? Пожалуйста! — цесаревич вытащил из- под скатерти руки, и все услышали, как туфелька шлепнулась о паркет.

— Вот, поглядите! — и Алеша покрутил ладошками. — Ничего нет!

— Алексей, немедленно поднимите туфельку и сами наденьте ее на ногу фрейлине! — сказала государыня. — Вы все поняли?

— Конечно, — Алеша вздохнул, лицо его стало грустным.

Он оглядел стол, взял с тарелки клубничку, съел ее. Потом взял еще одну ягодку — крупную и сочную. Вдруг какая-то мысль мелькнула в его глазах, и они мгновенно оживились. Он быстро нырнул под стол.

Надев фрейлине туфельку, он вылез из-под стола, обежал его и встал у окна, чтобы хорошо видеть милое лицо фрейлины.

— Ну что, туфелька на месте? — спросила государыня.

— Да, ваше величество!

Вдруг она вскрикнула и резко встала, подняв ногу и сбрасывая с ноги туфельку. В испуге вскочили со стульев и те, кто сидел рядом. Встала и государыня.

— Что там такое? — грозно спросила она.

Дворцовый комендант Воейков, подняв туфельку, увидел в ней на внутренней стельке большое красное пятно.

Воейков был статный, грудь колесом, усы безукоризненно изгибались волной. Голос у него был громкий, командирский.

— Здесь, ваше величество, — сказал Воейков, разглядывая туфельку, — раздавленная клубника.

— Что?

— Клубника, ваше величество, — повторил Воейков.

В наступившей тишине раздался негромкий смех. Это не выдержал и первым засмеялся князь Василий Долгоруков. Он был честен, смел и бесконечно предан царю. В семье его звали Валя. Вслед за князем засмеялся и доктор Евгений Сергеевич Боткин — могучий, плечистый, такой же открытый, как и князь. Широкое, чистое лицо фрейлины Анны Вырубовой, дочери знаменитого композитора Танеева, озарилось веселой улыбкой, и она засмеялась звонко, заливисто. Даже государь, всегда сдерживающий себя, тоже тихонько засмеялся.

Но надо было в это время видеть лицо Алексея — выражение его то и дело менялось. Сначала было ожидание, потом, когда юная фрейлина вскочила, — испуг, затем ожидание наказания. Наконец, когда все уже смеялись и хохотали, — веселая улыбка.

— Графиня, отведите его, пожалуйста, в детскую, — сказала, обращаясь к Анастасии Гендриковой, государыня. — Вы, Алексей, наказаны и остаетесь сегодня без прогулки в саду. Извинитесь перед мадемуазель.

Графиня с выразительными темными глазами, строгая и добрая, подвела цесаревича к фрейлине.

— Простите меня, — сказал Алексей. — Но я хотел, чтобы всем весело было.

Мадемуазель как-то растерянно улыбнулась и пожала плечами.

— Ну все, идем! — графиня Анастасия увела цесаревича…

Долговязый охранник, тот, который играл в карты, когда государь пришел за свечой, с насмешливой гримасой смотрел на царя и детей.

— Веселятся, — сказал он своему напарнику. — Можешь представить, над чем они смеются?

— Тебе-то какая разница? — лениво отозвался второй охранник.

У него было одутловатое лицо, мешки под глазами. Он страдал от болезни печени, разрушаемой алкоголем. Здесь, на Урале, служа вместе с русскими уголовниками, которые теперь стали революционерами, он приучился пить денатурат.

Говорили охранники по-немецки.

— Пусть повеселятся — недолго осталось.

— Тебе не кажется, что они даже не догадываются? Или так легкомысленны?

— Тише. Ты забыл, что она немка?

— Да не слышат ничего. Видишь — опять хохочут, идиоты!

В это время дети вместе с государем подошли к Александре Феодоровне.

— Вам весело, — сказала она. — Ты, Настя, насмешила?

— Вспомнили Алешкину клубнику, — радостно отозвалась Мария. — Туфельку фрейлины. А теперь давайте вспомним Настины башмачки.

— А! Сколько можно об одном и том же! — Алексей поднял руку, в которой держал кусочек мяса, оставленный с обеда.

Спаниель Джой, любимый не только Алексеем, но и всей семьей, послушно встал на задние лапы и застыл, словно окаменел. У собачки была шелковистая светло-каштановая шерсть, мягкие длинные уши, свисающие почти до земли. Глаза карие, умные.

В них сейчас светились любовь к хозяину и ожидание награды.

— Молодец, Джой! — и Алексей отдал собаке мясо.

— А для Джерри ничего не припас?

Из-под рукава Настиной кофточки выглянула мордочка маленькой собачонки, с которой Настя почти никогда не расставалась. Глаза у Джерри были навыкате, блестящие, верхние зубки нависали над нижними, отчего казалось, что мопсик разозлен и сейчас кого-нибудь обязательно тяпнет. На самом деле Джерри была добрейшим существом, веселым и ласковым. Шерстка у нее была такая же шелковая, как у Джоя. Джерри тоже все любили, но особенно — государыня.

— Дай ее мне, — сказала Александра Феодоровна. — Я успела по ней соскучиться.

— Для нее у меня есть сухарик. — Алексей поднес на ладошке угощение.

Но Джерри, понюхав сухарик, отвернулась, да с таким чувством достоинства, что все невольно рассмеялись. Веселее всех — Анастасия, ласково шлепнувшая собачку по короткому хвостику.

Анастасия, взрослея, оставалась такой же веселой и озорной. История с ее туфельками, о которой не захотел вспоминать Алеша, была такова. Она играла в прятки с детьми Пьера Жильяра, швейцарского подданного, который учил царских детей французскому. Пьер Андреевич, как звали его в семье, учил французскому герцога Лейхтенбергского, который приходился дядей по матери государю Николаю Второму.

Рекомендованный царской семье, он, прекрасный человек и педагог, очень скоро стал своим в царской семье.

И вот, играя в прятки с детьми Пьера Андреевича, Настя спряталась за портьеру. Но башмачки ее были видны.

— Анастасия Николаевна, а мы вас видим, — сказала дочка Жильяра, Мари.

— Ну хорошо, я перепрячусь. Отвернитесь!

Настя снова спряталась.

— Анастасия Николаевна, а мы вас видим! — опять сказала Мари, потому что башмачки Насти по-прежнему выглядывали из-под портьеры.

В ответ — тишина.

Мари подошла к портьере и резко отдернула ее. Насти за портьерой не было, на полу стояли лишь башмачки. Пока Мари соображала, что же произошло, Настя вынырнула из-под стола, подбежала к двери и постучала по ней:

— Тук-тука, тук-тука! — и весело, заливисто рассмеялась.

Белые зубы ее сверкали, глаза сияли — как ловко она всех провела!