Алексей Солоницын - Взыскание погибших

Она думала о том, что он мог уйти воевать из-за любви к ней. И это печалило ее. Потому что Яков знал заранее, что любовь его обречена… Это ведь совсем не то, что помещик Коноплев или капитан Бекасов. Те прямо предлагали бежать хоть в Париж, хоть в Америку. Корецкий же любил глубоко, это чувствовалось по его голосу, взгляду, а больше всего — по тем словам, которые были написаны в тетради.

…И еще другие лица проплывали перед мысленным взором сестры Евфросинии.

«Богородице, Пресвятая и Пречистая! Не скорблю и не ропщу, а радуюсь, что принимаю смерть во светлое имя Твое…»

Чья-то голова тяжело опустилась ей на колени. Евфросиния вздрогнула.

— Ты, сестра Марфа?

— Я, — слабо прошептала Марфа в ответ.

У нее онемела и заледенела спина, которой она держала пробоину. Она так и хотела умереть, но не смогла удержаться в сидячем положении.

— Поднимите меня… Мною закройте…

Евфросиния не понимала, о чем говорит сестра Марфа. Вода била ей в плечо, заливала платье. Она приподняла голову сестры Марфы, чтобы та не захлебнулась.

— Богородице… Дево, — прошептала сестра Марфа и замолкла навеки.

Сколько Вера себя помнила, она все время мыла и стирала. Как будто Господь определил ей навести, наконец, в этой жизни чистоту и порядок. По крайней мере, в той жизни, которая ее окружала.

Еще девочкой она начала мыть и стирать. Утром, после завтрака, отец, мать и брат Павел уходят на завод. Отец слесарь, своему ремеслу научил и сына. Мать кладовщица.

Вера понимала, что в кладовых что-то хранится, но что именно охраняет мать, она не знала. Видимо, что-то грязное, потому что домой она приходит перепачканная. Как и отец, как и брат Павел.

Завод для Веры — что-то такое гремящее, железное, коптящее.

Все уйдут, Вера вымоет посуду, потом ножом поскоблит стол. Потом примется за полы. В квартире всего две комнатки да кухня, однако уборки много. Потому что отец курит, Павел тоже, окурки бросают на пол, а если пьют, то еще и плюются.

Когда комнаты убраны, полы вымыты, Вера начинает стирать. Стирает она не только одежду родных, но и других семей. Это ее заработок. Отец собирался устроить ее на завод, но Вера, побывав там, решила, что лучше идти в прачечную. По крайней мере, нет копоти, грохота. В прачечной духота, жара, но что поделаешь, если пока Вера ничему другому не научилась, кроме стирки! Учиться бы надо, конечно, но об этом в семье никто даже не заикается.

Руки у Веры сильные, ладони красные, а лицо бледное. На нем застыло выражение вечной озабоченности. К шестнадцати годам она стала расцветать, превращаться в девушку. Но то ли оттого, что Вера плохо одета, то ли от бесконечных трудов, но вид она имела унылый и непривлекательный. Губы всегда плотно сжаты. Глаза вроде бы красивые, но уж очень их портит угрюмое выражение. Это из-за того, что отец часто приходит пьяный. Ладно бы, веселился, как другие, а потом ложился спать. Нет, враг над ним явно взял власть — отец ищет, к чему придраться, чтобы начать скандал. Мать пытается его успокоить, но напрасно. Брат Павел уходит из дома, у него друзья, своя жизнь. Да и не хочет он смотреть, как отец куражится. Пьяный отец бьет посуду, доводит мать до слез, а если она сопротивляется, отец ее бьет.

Не дерется он, если приводит с собой заводских товарищей. Тогда они говорят о делах, поют песни. И все б ничего, но кто-нибудь из отцовских гостей обязательно норовит пристать к Вере где-нибудь в углу. И от всех воняет водкой, табаком, машинным маслом. Странно, но даже когда отец видит, что к Вере пристают, не вступается за нее. А чаще и не видит, потому что гости подливают ему побольше. Вот и научилась Вера отбиваться сама.

А однажды случилось так, что Вере пришлось укоротить и отца. В тот раз Семен бил мать особенно жестоко. Повалил ее на пол, сел верхом и, высоко взмахивая руками, бил по лицу.

Вера поняла, что он может забить мать до смерти. Бросилась на выручку, отшвырнула его. Он ударился головой о железный край кровати. Удар получился сильный, на лбу выступила кровь. Семен так удивился, что даже протрезвел.

— На отца руку поднимать? Ну, держись!

Он встал и начал драться с дочкой, как с мужиками, когда всерьез бились «на кулачках».

После каждого его меткого удара Вера падала, но вставала. И это так разъярило Семена, что он начал бить еще яростней.

Матрена поняла, что дело принимает нешуточный оборот. Она подползла к Семену и схватила его за ноги:

— Хватит! Убьешь!

— А и пусть!

Кровь заливала ему глаза, он размазывал ее по лицу, и вид его был так дик и страшен, что Вера видела в нем не отца, а какое-то чудовище.

Обороняясь, она схватила табуретку, и когда он опять пошел на нее, сбоку треснула его по голове.

Семен рухнул на пол.

Сначала подумали, что он помер. Потом услышали, что дышит. Матрена промыла раны, забинтовала их. Вдвоем с Верой они раздели его и уложили в кровать.

День он отлеживался, опохмелялся, на второй уже ходил, а на третий, как обычно, пошел на завод. Жизнь опять пошла по заведенному порядку, но только с одной новой особенностью: Семен теперь как бы не видел и не слышал дочь. Словно она перестала для него существовать, превратившись в пустое место. Но иногда, при внезапном взгляде на Веру, глаза его леденели, в них появлялось лютое, волчье выражение.

Со страхом ждала Матрена очередной пьянки. Чуяла, что произойдет что-то ужасное. И Вера это чувствовала, но что делать, не знала.

Пошла она в церковь, к своему духовнику отцу Игнатию. Выслушав Веру, священник тяжело вздохнул, погладил свою жидкую бородку. Был он слаб здоровьем, службы в последнее время вел с большим трудом. Надо бы ему на покой, он просился у правящего архиерея, но пока замены отцу Игнатию не было.

— Ну что же, деточка, — сказал отец Игнатий. — Терпеть надо. Или не помнишь пятую заповедь?

— Как не помнить, батюшка! Так он маманю мог убить.

— Да откуда ты взяла? Рукоприкладство — грех, да не ты ему судья. Увидишь, что он пьян, — уйди.

— Куда?

— Разве нет у тебя подруги какой? Знакомых?

Девушка вздохнула и опустила голову. Признаться, что у нее нет близкой подруги и таких знакомых, у которых можно было бы переночевать, Вера не смогла, постеснялась.

Девушка ушла, а батюшка подумал о том, как испортились нравы в России, и заспешил домой — пора принимать лекарства да полежать немного перед вечерней. Ноги-то как чужие, совсем не держат.

А Вера, выйдя из церкви, пошла куда глаза глядят. Была весна, и Волга вот-вот должна была разорвать ледяные оковы. С крыш капало, весело гомонили воробьи. Дворники скалывали лед, направляли воду по канавкам на мостовые. Проезжали мимо пролетки, коляски, а по Дворянской проехал автомобиль, крякая, как утка, клаксоном.