Алексей Солоницын - Взыскание погибших

— Возьми, князь, — сказала она, протягивая Глебу узкий кувшин, залепленный воском. — Давай отцу пить трижды в день, и хворь из него выйдет.

— Спасибо тебе, — оживился Глеб, бережно взяв сосуд. — Грек Анастас учен, а того не знает, что ты знаешь. Я бы тебя с собой в Киев взял, если бы отец верил тебе, как я верю. Не от книг истинное знание дается, хотя и без книг нельзя. Вот я переписывал…

— Князь, время не ждет! — перебил Василько.

Девушке не положено одной оставаться с чужим мужчиной, и Василько, соблюдая порядок, ждал, чтобы князь сам отправил его, хорошо понимая, что Глеб хочет проститься с Ивой наедине.

— Да, я уже собрался… сейчас. Василько, ты подожди сестру во дворе.

Василько вышел, и Глеб, решившись, сказал:

— Тебе одной хочу довериться, ибо мучает меня предчувствие, будто должно случиться что-то тяжкое. Вот пока ждал тебя, подумал: «Может, уже и нет в живых отца!»

Ей захотелось подойти к нему и утешить. Она видела его глаза, полные тревоги и боли. Но нельзя подойти к князю.

— Если не найдешь отца в живых, будь рядом с Борисом.

— На Бориса у меня вся надежда, — оживился Глеб. — Только бы ему вернуться в Киев, прогнав печенегов. А если задержит его поход, Святополк… Ну все, все, не буду, не о том мне надо сейчас с тобой говорить. Помнишь ли, когда птиц ловили, я тебе про деда Святослава рассказывал? Что он женился на ключнице Малуше, помнишь?

— Дед твой был сердцем вольный. А ты поступишь, как отец велит.

— Да, его не ослушаюсь, но только не будет он врагом счастью моему. Лишь бы выздороветь ему! Знаешь, я теперь чувствую свою вину перед ним: вот бы мне раньше к нему поехать! Ведь хотел, да все откладывал. Почему? Живем в заботах о мелком, ничтожном, а главное забываем.

Она хотела отдать ему оберег, но вспомнила, что он носит крест и не верит в других богов, кроме своего. Что ж, пусть Он защитит его, если и вправду такой всесильный.

— Ты жди меня, Ива!

— Прощай, князь. Не забуду я тебя никогда!

Она ушла, а Глеб стоял, задумавшись: «Почему она так сказала? Разве они не увидятся больше?»

Он вложил в Евангелие исписанные листы и застегнул переплет на застежку.

Скоро малая дружина выехала из Мурома. Было их до сорока человек. Впереди скакал Глеб на кауром коне. Изумрудно-зеленое его корзно, застегнутое на правом плече серебряной пряжкой, развевал ветер. За ним ехали гридни в боевых доспехах. Последним скакал повар Торчин, грузно сидя на крупной вороной кобыле. Несмотря на теплый день, он надел кожух, а голову покрыл овчинным треухом.

Душно в княжьей палате Ярослава. Чад от горящих свечей не вытягивается в открытые окна — нет даже слабого ветерка. Весь месяц ни разу не пролился дождь, и сушь день ото дня усиливалась.

Блестели от пота лица варягов, жарко было и русичам — князю Ярославу, воеводе Будому, тысяцкому Коснятину. Долгий разговор изнурил всех, и хорошо бы выйти в сени — галерею под навесом, которая опоясывала княжеские покои, и там сидеть и застольничать. Но нельзя, чтобы даже слово из этого разговора слышали чужие уши.

Потому и сидят они взаперти.

На бревенчатых стенах висят оленьи рога, щиты, сработанные лучшими новгородскими мастерами, а больше нет никаких украшений.

Лицо Ярослава вылеплено грубо — крутые скулы, резкий подбородок, не смягченный бородой. Тяжелые густые брови нависли над продолговатыми, почти как у степняка, глазами. Если бы не шелковая рубаха, по оплечью и подолу украшенная бисером, можно было бы принять его за гридня. Еще в детстве Ярослав охромел, и думали, что вырастет из него замухрышка. Однако очень рано выказал Ярослав характер, поэтому отец, когда остыл к Рогнеде, отдал им не какое-нибудь захудалое княжество, а Новгород.

Не любили Ярослава ни мать, взятая силой Владимиром, ни отец, почти не видевший сына. Не было дружбы и со сводным братом Изяславом, который держался гордо и независимо. Изяслав всю свою жизнь вынашивал ненависть к Владимиру, но так и не смог отомстить за убитого отца.

И пестун Будый долго был равнодушен к Ярославу, ни в чем не давая ему поблажек, постоянно внушая, что надо быть злым и твердым, иначе не выжить.

Пришлось Ярославу самому заботиться о себе. Сначала он стал давать отпор Изяславу. Однажды они учились биться на мечах. Неожиданно старший брат начал драться насмерть, и если бы Ярослав не отбился, не поранил Изяславу плечо, давно лежать бы ему в могиле.

Узнав об этом, Владимир приказал Изяславу отправиться в Полоцк, а Рогнеде самой решать, с кем из сыновей оставаться. Она, конечно, уехала с Изяславом, а Ярослав остался с пестуном. Но и после отъезда брата не было ему покоя — теперь соперником стал ярл варяжский Сигурд, который вел себя нагло, считая хозяином Новгорода. Справиться с Сигурдом удалось лишь в то время, когда Ярослав подрос и побывал у шведского конунга ( верховного правителя ) Олафа и вытребовал нового ярла, Эймунда, молодого рыцаря, ровесника.

Управляться с варягами теперь стало легче, но все равно они чинили беззакония, оскорбляли и били не только ремесленников, но и купеческий люд, при каждой, даже мелкой, ссоре выхватывая мечи. Бывало, ссоры переходили в крупные схватки — новгородцы тоже брались за оружие и давали варягам отпор.

Вот и теперь скрытая вражда новгородцев с варягами, воинами-наемниками, вспыхнула с новой силой, да такой яростной, как никогда прежде.

— Слова сказаны, князь. Не дашь отомстить за пролитую кровь наших братьев — мы уйдем!

Эймунд, не один раз показавший храбрость в ратных делах Ярослава, встал. С кем угодно готов расстаться Ярослав, но не с этим рыцарем.

— Но только запомни: будем отныне не друзья — враги.

На Эймунде была кожаная рубаха без рукавов, короткие штаны, тоже из кожи. Шея высокая и сильная, и гордо носит он голову.

— Подожди, Эймунд, — заторопился Ярослав. — Или ты не знаешь, как дорог мне? Как нам врагами становиться, если не один раз вместе умереть были готовы? Казню я Поромона и других виновников гибели ваших воинов, казню. Но для чего баню кровавую учинять над своими же людьми, пусть и виноватыми?

— За каждого убитого варяга — один русский, — сказал сотник Гунар.

— Двое русских, — поправил его Юзеф, известный своей свирепостью. — Ваши женщины новых народят — у вас их много.

— Опомнись, ты чего говоришь! — не стерпел Будый. — Коли бы ваши насильники не бесчестили наших женщин, разве устроил бы Поромон у себя на дворе побоище вашим вепрям? И ведь сами к Поромону пришли, и пили, точно никогда прежде не пивали медовухи, дойдя до помрачения. И за таких по двое русских давать?

Лицо Будого стало красным, вены на шее набрякли. Был он в суждениях прям и крут, он не умел ловчить. Нелегко было Ярославу подчинить воеводу своей воле, но все же подчинил, потому как Будый признал за князем не только власть, но и ум.