Юрий Тубольцев - Тиберий

— Но здесь нет прямых сведений о заговоре?

— Мой Тиберий, мой Цезарь, мой Август! Когда она представит неоспоримое доказательство своей вины, ты этого уже не увидишь, так как единственным абсолютно достоверным доказательством преступного замысла является его исполнение. Монарх же, чтобы править, чтобы выжить, должен уметь читать будущее между строк настоящего, определять грядущее по его зародышу. Август это умел.

Тиберия более всего раздражало, когда ему ставили в упрек несоответствие Августу. Последнее замечание матери окончательно испортило его настроение. Однако он заставил себя сосредоточиться и думать о деле.

— Возможно, она всего лишь хлопочет о помиловании и ищет ходатаев? — высказал он вполне вероятное предположение.

— Это Юлия-то будет молить тебя о пощаде? — насмешливо воскликнула Августа. — Она привыкла повелевать, а не просить. Тебя же она и вовсе всегда презирала. Надеюсь, ты этого не забыл?

— Я хочу сам переговорить с твоим осведомителем.

В ближайшее время мать устроила ему встречу с Сеяном. Тот сумел убедить Тиберия в виновности Юлии. Он дал особые трактовки некоторым фразам из писем и дополнил обвинение своими наблюдениями за поведением самой Юлии и ее адресатов.

После аудиенции с Сеяном Тиберий сказал Августе:

— Пусть ее истомят голодом, а потом дадут гнилую пищу. Она умрет от истощения или отравления… по нерадивости слуг.

— Прекрасно, мой принцепс, ты мыслишь истинно по-царски! — обрадовалась Августа.

— А Элия Сеяна я сделаю коллегой его отца — префекта преторианцев, — добавил он.

Оставшись в одиночестве, Тиберий погрузился в воспоминания. Впервые он увидел Юлию, когда ему было восемь лет, а ей около пяти.

Почти на пятьдесят лет назад перенесла его память, и такое путешествие не могло оставить душу в покое. Сквозь обиды унижений и непонимания, боль утрат в ней пробилась на поверхность и зажурчала веселым ручейком мелодия детства. Каким ярким было тогда восприятие жизни, сколь оптимистичным виделось будущее, несмотря на преследовавшие их семью неудачи. В то время он был никем, но в своих ощущениях обладал всем миром, теперь же ему в самом деле принадлежит весь мир, но он чувствует себя ущербным и зависимым от всего и всех. Длинный извилистый путь восхождения к социальной вершине оказался усыпанным оскверненными мечтами, осмеянными надеждами, растоптанными идеалами, попранной верой. Поднимаясь вверх, преодолевая препоны судьбы, он терял самого себя. Вот и теперь ему предстоит очередная потеря.

Маленькая Юля была подвижным лучезарным существом. Ее миловидностью и обаянием восхищались и патриархи, приходящие на прием к Августу, и иноземные послы, и бесчисленные клиенты, и слуги. Причем она уже тогда ощущала себя принцессой и сочетала в себе детскую непосредственность с королевской грацией и надменностью. Ей доставляло удовольствие находиться в центре внимания, вызывать всеобщие восторги, быть объектом обожания и поклонения. Она ничуть не сомневалась, что ее привилегированное положение в обществе является выражением основополагающего закона мироздания. Поэтому ее удивило появление в их доме красивого серьезного мальчика, который был погружен в какие-то свои переживания и совсем не замечал, как она хороша и важна для всех людей земных, богов небесных, солнца и звезд.

Тиберий попал в дом Августа после смерти отца, Клавдия Нерона. В то время он был угнетен кончиной родителя, но рад встрече с матерью после четырех лет разлуки, хотя и таил обиду на нее. Его удручала необходимость расстаться с отчим домом, но вселение в семью первого человека страны манило особыми, пока еще плохо осознаваемыми перспективами.

Правда, палатинский дом Августа не был дворцом. Когда-то здесь жил оратор Квинт Гортензий, и принцепс в основном удовольствовался уровнем комфорта знатного человека прошлой эпохи. Тут не было мрамора и мозаичных полов, не было длинных колоннад. Август жил интересами дела, и истинный дом этой личности беспредельно превосходил все царские дворцы вместе взятые, он дорожил величием мысли, потому презирал роскошь вещей.

Тиберий от природы был вспыльчивым и горячим. Но, разделив с родителями жизнь изгнанников, поскитавшись по всему Средиземноморью, побывав в рискованных переделках, когда даже его младенческий плач мог привлечь убийц, он привык обуздывать чувства и скрывать мысли. Однако контроль над собою требовал от него концентрации сил, чем и объяснялась его необычная для ребенка серьезность, внешне похожая на угрюмость. Оказавшись в чужом доме, он все время был настороже, привычно опасаясь каверз судьбы. Очень скоро ему стало ясно, что далеко не все здесь рады его появлению. Родственники Августа, друзья, клиенты и даже слуги недолюбливали надменную хитрую Ливию, стремившуюся прибрать мужа к рукам. Недоброе отношение окружающих к матери пало тенью на сына. Его называли кукушонком, в его сосредоточенности усматривали проявление злобного нрава. Но в присутствии могущественной Ливии те же самые люди улыбались ему и расточали похвалы. Эта ложь губительно действовала на юную душу, разрушала в ней основы человечности.

В такой обстановке мальчику было не до Юлии, тем более что возрастная разница в три года позволяла ему смотреть на нее свысока. Тогда она принялась мстить ему за невнимание. Девочка была хитра и остра на язык. Она создавала в доме конфликтные ситуации и ловко выставляла их виновником Тиберия. Несмотря на все это, вначале он относился к ней по-братски: играл с нею, мастерил для нее куклы, утешал, если она плакала. Но потом ее насмешки стали больно колоть его самолюбие и в конце концов она взрастила в нем ненависть.

Отношение Юлии к Тиберию определялось не только тем, что он ей нравился, а она ему нет, но и особой ревностью к его матери. Юля уже тогда понимала, что ее соперницей в доме, а значит, и во всем мире является Ливия. Именно в тот день, когда она появилась на свет, Октавиан бросил ее мать, Скрибонию, и привел в дом Ливию. Что могло быть худшим предзнаменованием несчастной судьбы! Девочка быстро распознала неискренность мачехи в отношении к ней и повела против нее тайную войну. Она пыталась настраивать против Ливии отца, других родственников и слуг. Эти усилия как раз и помогли ей развить обаяние, умение обольщать, пусть пока еще и детским кокетством. Тиберия же она считала важным призом в этой борьбе. Ей хотелось подчинить его себе, чтобы отнять у Ливии. Конечно, она не ставила себе такую задачу в четкой логической форме; по этому пути ее вела обычная женская интуиция, как нюх ведет собаку по следу дичи.

Но однажды язвительная Юлия не рассчитала силу удара и убила остатки его доброго отношения к ней. Хмурый мальчик оказался столь рассеянным, что не заметил ее новых сережек, туники из мелитской ткани и подрисованных ресниц. Возмущение юной красавицы вышло из берегов ее детского терпения, и она упрекнула Тиберия в низком происхождении, назвала его приблудным кукушонком в их семье. Насмешка попала в ахиллесову пяту его самолюбия и навсегда отравила душу.