Юрий Тубольцев - Тиберий

На следующий день принцепс распорядился о подготовке к путешествию. Начались сборы обоза, слуг и всяческого скарба. Однако "состояние дел" долго не позволяло Тиберию тронуться в путь. Потом случились дурные знамения, затем вмешалась непогода. А народ и сенат все ждали, с надеждой взирая на масштабные сборы.

Тиберий тоже пребывал в неприятном напряжении, но не из-за затянувшегося снаряжения обоза, который не был ему нужен вовсе, а вследствие противоречивых вестей из провинций. Относительно Паннонии у него с самого начала была уверенность в благоприятном исходе событий, он лишь волновался за сына, гадая, насколько успешно ему удастся использовать шанс отличиться. А в Германии события могли развиваться по нескольким сценариям, и все они сулили осложнения Тиберию.

Первоначальный успех Германика, конечно, был благом для государства. Продлись мятеж дольше, перекинься его пожар на Верхнее войско, германцы могли бы воспрянуть духом и открыть боевые действия на территории провинции, взбунтовать галлов и даже идти на Рим, который охранялся только преторианцами и городскими когортами. Однако, туша пожар, полководец пошел на уступки бунтовщикам, а это наносило экономический ущерб государству и было чревато опасностью распространения мятежных настроений по всей армии. С другой стороны, потакая солдатам, Германик простейшим способом увеличивал свою популярность. Но непомерное возрастание авторитета периферийного полководца несет в себе зародыш гражданской войны. Пока легионеры выступали сами по себе, это было только мятежом, но их излишнее послушание Германику могло привести к гораздо худшим последствиям.

Дальнейшее осложнение обстановки в легионах Нижнего войска склонило Тиберия к мысли, что действия Германика были оправданны. Когда же в дело вступила Агриппина и блистательным маневром принесла государству бескровную и бесплатную победу, принцепс испытал полное удовлетворение. Он мысленно поблагодарил жену Германика за проявление истинно римского нрава. При этом ему вспомнилось ее суровое волевое лицо с совсем не женскими глазами, и он тут же представил свою бывшую жену. Сколь различны эти две Агриппины, сестры по отцу, но от разных матерей!

Однако Августа, узнав о подвиге жены Германика, впала в бешенство.

— Что за царские замашки! — кричала она в лицо Тиберию. — Спекулируя на добрых чувствах людей, Агриппина вербует себе солдат для захвата власти! Она одна сумела сделать то, чего не смогли все твои легаты и сам Германик! И ты думаешь, муж такой жены будет служить тебе верой и правдой?

— Пока ведь служит, — попытался урезонить не в меру энергичную женщину Тиберий.

— Ты знаешь, что весь Рим гудит восторгом? Кругом восхваляют эту самоуверенную девку!

— Она заслужила это.

— Радость брызжет из плебса, как гной из язв пораженного смертельной болезнью!

— И мы должны радоваться, чтобы быть вместе с народом.

— Опомнись, ты только что распорядился убить ее мать!

Тиберий запрокинул голову, и лицо его исказилось гримасой мучительного недовольства.

— Она — наш враг! — продолжала Августа. — И все вокруг — наши враги. Они должны веселиться или рыдать только по нашему повелению. Только так мы сможем править!

Тиберий не мог возразить, мать была права. Но у него не хватало сил слушать ее, поэтому он встал и молча вышел из собственного кабинета.

Никого более не присутствовало при этом разговоре матери и сына, но его факт и конфликтный характер каким-то образом стали известны за пределами дворца. По городу поползли сплетни о зависти надменной матроны к Агриппине и о ее неладах с сыном. Появились стишки, изображавшие Тиберия несмышленышем, смотрящим в рот строгой наставнице. На стенах общественных зданий красовались надписи: "Я создала Тиберия! Владея им, я владею и государством!", "Тиберий, ты только сын!"

Эти сведения принес принцепсу Луций Элий Сеян, человек, очень старавшийся помочь ему правильно сориентироваться в обстановке. В своем неуемном трудолюбии он обходил улицы совместным патрулем городских когорт и преторианцев. Во время этого рейда он обнаружил крамольные надписи и выловил декламаторов пасквилей.

— Благодарю тебя, Элий, — сказал Тиберий, глядя в честные глаза главного преторианца. — А этих подонков отпусти, пусть на собственном опыте убедятся в ошибочности своих лозунгов в отношении меня.

— Ты мудр и великодушен, император, — почтительно, но без видимой лести заметил Сеян.

— А против их надписей сделай свою: "Кто поверил в это, пусть идет ловить сестерции в брызгах фонтана". Или что-нибудь подобное.

— Остро, но стоит ли ввязываться в перепалку с уличным сбродом? Велика честь этим оборванцам. Они обрадуются и еще что-нибудь напишут.

— Правильно, вели все стереть, и дело с концом.

Несмотря на абсурдность и низкопробность этих нападок, Тиберий стал сторониться матери, чтобы не давать плебсу повода подозревать его в несамостоятельности. Естественно, у Августы такое поведение сына, только что поставленного ею у власти, вызвало крайнее недовольство. С той поры они уже не были ни сыном и матерью, ни друзьями, ни соратниками. Между ними начались скрытая вражда и соперничество.

Пока в столице проходил фарс по дискредитации и деморализации принцепса, драма на окраине государства вступила в новую фазу. После жестокой расправы с зачинщиками восстания в двух легионах, Германик, не позволяя солдатам опомниться, снарядил их в поход против двух других легионов, в которых волнения были лишь притушены уступками. Но, конечно же, он не собирался воевать, а предпринял только психическую атаку. С марша полководец послал командиру мятежных легионов Авлу Цецине письмо с ультиматумом. Если до его прибытия войско само не расправится с главарями заговора — предупреждал Германик — то он обрушит на них всю мощь римской армии, и уж тогда будет казнить всех подряд, не разбирая виновных и правых.

Цецина собрал офицеров, центурионов, знаменосцев и прочих благонадежных людей, чтобы ознакомить их с грозным посланием полководца. Те потом поделились тревожными сведениями со своими друзьями. Так в лагере произошел раскол. Большинство осознало, что может уйти от ответственности за восстание, откупившись жизнью своих лидеров. Офицеры умело руководили процессом моральной трансформации в легионах и в подходящий момент спровоцировали конфликт. Дело было ночью, поэтому солдатские разборки вылились в жестокую беспорядочную резню. Утром оставшиеся в живых в растерянности смотрели друг на друга, не понимая, кто они: герои или преступники. При виде тел растерзанных товарищей, разбросанных по всему лагерю, как после варварского нашествия, они никак не могли считать себя героями, значит…