Юрий Тубольцев - Тиберий

Тиберий побледнел, и по его белому лицу пошли красные пятна. Однако более он ничем не выдал волнения, поскольку понимал, что за ним следят и жаждут увидеть его в гневе.

Актер замысловатой тирадой "въехал" в прежний сюжет и теперь в нем трудно было узнать того, кто только что нанес пощечину самому могущественному человеку в мире. Но, как только страсти улеглись, последовала сцена, где мать журила сына-недотепу. Текст был вполне безобидным, но зато актриса так живописно изображала осанку и походку Ливии, говорила нарочито повелительным тоном, а ее партнер столь точно копировал манеры Тиберия, что публика хваталась за животы и задыхалась от смеха. Далее подобные издевательства над принцепсом сделались регулярными, словно актеры устроили состязание, кто сильнее уязвит угрюмую, поникшую головою фигуру, сидящую в почетной ложе.

А Тиберий, чтобы не сойти с ума от бешенства, повторял про себя собственную фразу, сказанную им в сенате: "В свободном государстве должны быть свободны и мысль, и язык". Но периодически его мозг вскипал, и тогда ему виделось чудовищное землетрясение, сокрушающее многоэтажное сооружение, обрушивающее скамьи с этими вопящими, озверевшими от безделья и ненависти людьми и погребающее всех их под обломками.

Тем временем актеры совсем распоясались и в своих репликах стали нападать друг на друга. На самом деле принцепс интересовал их гораздо меньше, чем коллеги по ремеслу, соперники по славе, враги, отвоевывающие у них поклонников. Зрители тут же разделились во мнениях, согласно своим пристрастиям, и принялись яростно поддерживать любимцев и освистывать их конкурентов. Вскоре театрализованный конфликт на сцене спровоцировал драку на трибунах, переросшую в настоящую битву.

Тиберий с отвращением смотрел на эту бойню, но не мог отделаться от чувства злорадного удовлетворения. Словно боги вняли его скрытым желаниям и, сняв покровы лицемерия с толпы, представили ее в настоящем свете. Тайное вдруг сделалось явным. Духовная грубость, низость и злобность плебса вырвались на поверхность и предстали оку небес чудовищным побоищем в огромной получаше театра. "Надо бы привести сюда гладиаторов и поставить их на сцене, — подумал Тиберий. — Пусть бы они посмотрели, как их зрители отрывают друг другу головы".

В конце концов нарядам преторианцев удалось разогнать безумную толпу. Многих при этом арестовали. На трибунах валялись трупы, истерически вопили раненые, по лестничным проходам лилась кровь. Театр!

В этом "представлении" погибли не только зрители, но и солдаты, был убит центурион, тяжело ранен военный трибун. Таковы были развлечения богатейшего и еще совсем недавно просвещеннейшего народа в мире.

После празднеств Тиберий несколько дней ходил молчаливый, вынашивая какую-то мысль. Вообще-то, он все решил еще в театре, но, будучи верным своему нраву, не торопился с принятием мер, вновь и вновь обдумывая каждую деталь. Затем собрал сенат.

Открывая заседание, он сказал: "Я полагаю, отцы-сенаторы, что сегодня ваши умы, как и мой, занимает факт бесчинств в театре, а также в амфитеатре и цирке. Нет, я говорю не о том, что происходит на сцене или арене: если плебс столь испорчен, пусть карает себя такими зрелищами. Но преступление с арены перебросилось на трибуны, а завтра оно может захлестнуть весь город.

Недавно мы боролись с мятежом в войсках. Бунт легионеров представлял серьезную опасность для государства, но дело происходило на периферии. Теперь же кровопролитие свершается в центре столицы. Нравственная болезнь переросла в физическую. Считаю, нам нужно всерьез подумать над этой проблемой".

Далее принцепс витиевато в духе своего учителя красноречия Мессалы Корвина, но без его блеска и чистоты слога, поговорил о добрых нравах былого Рима, извлек из его богатого исторического наследия поучительные примеры и, полагая, что ему уже удалось разбудить сенаторов, предложил им высказаться.

Полилась вода речей. Тиберий тужился отфильтровать суть, чтобы добыть крупицы золотого песка идей из мутного словесного потока. Эта смышленая публика быстро уловила, чего он от нее хочет, и наперебой предлагала меры борьбы с беспорядками на массовых мероприятиях. Однако все это облекалось в такую форму, чтобы никак не могло быть принято.

"Они очень стараются угодить мне, — думал Тиберий, — но боятся ответственности так же, как и я. Однако я один, и мое имя — вывеска государства, мне не пристало брать на себя непопулярные решения. А их много, им — можно, имена инициаторов затеряются в общей массе. Но они совсем отвыкли от реальной деятельности. А туда же: свободу им подавай! Вот она, свобода, — действуйте. Интересно, однако, беспокоит ли их самих сложившаяся ситуация с цирками и театрами, или все их мысли очерчены вопросами кулуарных интриг в сенате? Отцов города не смущает, что рядом кого-то убивают. Они думают: авось пронесет, и их беда не коснется".

Тем временем сенаторы, забыв о Тиберии, который ушел в тень, распалились до такой степени, что стали выступать с весьма резкими заявлениями. Интенсивную полемику вызвало предложение ввести для актеров порку розгами. По законам розге были недоступны только истинно римские тела. Актеры же не являлись полноправными римскими гражданами и избегали такого наказания только в силу особой привилегии. Когда мнение большинства склонилось в пользу торжества розги над кумирами толпы, один из народных трибунов наложил запрет на это предложение. Возобновился спор. В защиту мнения трибуна стали выдвигаться ссылки на Августа, который якобы не позволял хлестать актеров. Это было не совсем точно. Август не раз подвергал неугодных актеров порке, но, благодаря своему таланту покрывать неприглядные поступки лоском лицемерия, утвердил за собою репутацию охранителя актерских ягодиц. Самым яростным противником трибуна был Азиний Галл, который ревностно выслуживался перед принцепсом, стараясь таким угодничеством искупить перед ним вину своих чресл. Однако протесту трибуна мог воспротивиться только другой трибун, каковым и являлся принцепс. Поэтому, когда Тиберий встал, чтобы высказаться, все ожидали от него именно этого, но, как всегда, ошиблись.

— Отцы-сенаторы, — начал он, — прошу извинить меня за вторжение в ваш в высшей степени ученый, насыщенный идеями диспут. Но, по моему скромному разумению, большую пользу могут дать профилактические меры, нежели наказывающие. Зрелища обрели излишнее значение отчасти потому, что мы позволили возвыситься актерам, возницам, гладиаторам. Это люди второстепенные для общества, так как они не строят жизнь, а лишь слегка ее приукрашивают. Мозаика на стене, хотя и радует глаз, но не греет и не спасает от дождя, она имеет меньшее значение для дома, чем сама стена. Вот государство, полагаю, и должно поставить их на место. Приструним актеров, поутихнут и зрители.