Юрий Тубольцев - Тиберий

Сенаторы прослезились и наперебой осыпали принцепса добрыми пожеланиями на будущее. В некоторых высказываниях даже прозвучала мысль, что несчастье в каком-то смысле обернулось благом, так как теперь сам Цезарь не отойдет от дел и не оставит своим попечением государство.

Тиберий расчувствовался и несколько утратил контроль над собою. Оковы воли лопнули, и вся боль, спрессованная в нем, хлынула наружу. Он стал жаловаться на неподъемную ношу власти, принялся просить сенаторов определить другой способ правления, усилить роль консулов и других магистратов. Только о народе не было речи. Лишь сумасшедший мог полагать, будто римский плебс той эпохи, все эти "фаны" "синих" и "зеленых", пожиратели хлеба и зрелищ, способны к самоуправлению, как то было во времена республики.

Едва Тиберий приоткрыл душу, сенаторы брезгливо поворотили носы. Их более всего на свете угнетала монаршая власть, но и сами они являлись продуктом монархии, поэтому высшая их мечта состояла не в устранении единоличной власти, а в ее захвате. Корона была вожделенной запредельной мечтой каждого из сидящих в курии и преклоняющихся пред могуществом принцепса. Следовательно, поверить в искренний отказ Тиберия от высшего статуса сенаторы не могли. Для них его крик души был воплем надругательства силы над слабостью, лицемерной претензией на самоутверждение, заявленной уже не в первый раз. Все добрые чувства сенаторов разом погибли. Теперь и его скорбь по сыну, и воззвания во благо детей Германика показались им лицемерием. "Какое чудовище! — мысленно восклицали они. — Даже смерть сына не смягчила его, не отвратила от обычных властолюбивых поползновений! Даже в такой день он пришел сюда, чтобы измываться над нами! Ему неведомы отцовские чувства!"

Тиберий обнаружил изменение настроения Курии и очнулся от грез о взаимопонимании. Ему, как и сенаторам, подумалось, что утренний час единодушия и сопереживания был всего лишь проявлением лицемерия. "Эти люди не способны сочувствовать, они только злорадствуют, — решил он. — О, люди, созданные для рабства!"

Принцепс направил собрание на рассмотрение намеченных государственных вопросов. Еще несколько часов длилась эта пытка. После бесплодных споров, в которых мысль не облекалась словами, чтобы стать доступной пониманию окружающих, а наоборот, служила словам, придавая им пустую красивость, заседание закрылось. Подчиняясь силе взаимоотталкивания, эти люди поторопились в разные стороны, чтобы в мраморе богатых дворцов посудачить о духовной нищете коллег и зверином бесчувствии принцепса.

Только самому Тиберию некому было высказать свои чувства. Лишь одного Сеяна он допустил к себе, поскольку требовалось дать ему некоторые поручения.

Префект преторианцев был, как всегда, собран, внимателен и предупредителен. Он не оскорблял принцепса навязчивым соболезнованием, а сочувствовал молча, беря пример сдержанности с самого несчастного отца. Тиберий оценил такое благородное участие в его беде и, покончив с делами, напоследок взглядом разрешил ему высказаться по больному вопросу.

— Друз жил слишком интенсивной жизнью, — горестно сказал Сеян. — Он не щадил своих сил, хотя я просил его поберечь себя для отца и Отечества.

— Да, Друза сгубила невоздержанность, — согласился Тиберий и погрузился в страдания.

Вдруг он очнулся, почувствовав на себе энергетический взгляд Сеяна. Тиберий разом вскинул голову и в упор посмотрел на префекта. Тот стоял с невозмутимым видом в ожидании распоряжений своего императора. Его глаза были непроницаемы. Сеян умел без дрожи выдерживать взгляд Тиберия. Кроме него это удавалось только Августе.

— Иди, — устало сказал несчастный отец.

На следующий день Тиберий с ростральной трибуны на форуме произносил прощальную речь в адрес Друза при стечении огромного числа граждан.

"Квириты, обычно сыновья держат слово во славу и за упокой отцов, — говорил он, — а меня жестокая судьба лишила сына и обрекла…" — Тут Тиберий запнулся, потому что последняя фраза смутила его ощущением чего-то неприглядного, постыдного. Однако он не разгадал секрет интуитивного предостережения и заставил себя продолжить выступление.

От человека в его положении бессмысленно ждать блистательной, искрометной речи. Душа отца навсегда прощалась с душою сына, и его сознание находилось рядом с душою. Тиберий говорил в соответствии с давно выработанными риторическими стандартами для погребальной темы. Однако многократно слышанные слова лишь теперь обрели для него смысл, наполнились настоящим содержанием, ожили и враждебным строем обрушились на него, коля, рубя и выжигая ему грудь.

Многолюдство площади невольно будоражило эмоции Тиберия, стихия масс вовлекала его в свой круговорот. Он наполнялся энергией сопереживания, истинно человеческой энергией, и обретал силу, разум просветлялся, душа очищалась от боли. Теперь его слова четко выстроились под знаменами своих когорт, и речь развернулась над форумом торжественным шлейфом, окутав прах покойного посмертной славой. На глазах Тиберия выступили слезы, но с этими слезами из него выходили страдания. Казалось, его речь пробудила небеса и с заоблачных высот к нему спустились маны Клавдиев и Юлиев, чтобы двинуться незримым парадом в похоронной процессии. Вот идет Тиберий Клавдий, его отец, вот Друз Старший, брат, а это Август… Тиберий вновь запнулся. В столь неподходящий момент он вдруг понял, что смутило его в начале выступления. Ссылаясь на жестокую судьбу, он повторил фразу Августа. Того постигло семейное несчастие, когда умерли его внуки, а теперь и Тиберий познал аналогичную участь. Август тяжело переживал утрату внуков, как и позор дочери. Он же, Тиберий, держится стоически, являя собою образец истинно государственного мужа. Он действительно гордился своей выдержкой, но в тот миг осознал, что им руководит не воля, а бравада. Он заочно состязался с Августом. Всю взрослую жизнь над ним довлело проклятье постоянного повсеместного сравнения с великим правителем, и он всегда проигрывал, если не по существу, то во мнении окружающих. Это безнадежное соперничество, навязанное ему матерью, сенатом, плебсом, иноземными царями, болезненной занозой проникло в его душу и исподволь, предательски подчинило все его помыслы. И вот теперь он воспользовался смертью единственного сына, чтобы пред толпою обывателей отыграть несколько очков у Августа. Оказывается, все его усилия по обузданию отцовских чувств имели целью добиться, чтобы чьи-то пропахшие чесноком и луком уста произнесли: "А принцепс-то наш смотрится молодцом, не то что Август, проклинавший дочку и внучку на глазах у народа!"

У Тиберия почернело в глазах, и он едва не рухнул с трибуны. "Как же я низок! — думал он. — Может быть, правы все эти люди в том, что ненавидят меня?" Тиберий окинул взором толпу и сказал сам себе: "А они меня ненавидят даже сейчас и ничуть не сочувствуют".