Юрий Тубольцев - Тиберий

Тиберий утверждал, что без обвинителей законы будут бессильны и государство окажется на краю пропасти. Эмоционально и непривычно ярко обрисовав роль этих "санитаров" римского общества в поддержании мира и порядка, он принялся на разные лады просить сенаторов "не устранять его опору".

Бурная речь принцепса усугубила уныние Курии и отразилась эхом возмущения на форуме. "На погибель народу римскому тиран прикармливает этих ненасытных волков", — раздавались возгласы в толпе.

А Тиберию ситуация виделась совсем по-другому. Он был одержим идеей борьбы с заговором. Политические процессы последних лет показывали, что Рим полон врагов. И, хотя все попытки проникнуть в сердцевину преступного сообщества пока не удавались, казалось, что путь к победе где-то рядом. Еще усилие, еще один процесс, и панцирь конспирации затрещит по швам, а потом лопнет. Тогда всеобщему обозрению откроется порочное нутро знати и ее вдохновительницы Агриппины. Но вдруг в самый горячий момент сенат выступает с предложением ограничить деятельность обвинителей. Тиберий увидел в этом отчаянную попытку заговорщиков обезоружить его накануне решающей схватки. Значит, мятеж близок, а количество сенаторов, не довольных доносчиками, свидетельствует о масштабах аферы. Поэтому, выступая с речью в защиту обвинителей, Тиберий чувствовал себя на передовой позиции в жесточайшей битве за государство, за предотвращение новой гражданской войны. Вот почему он говорил так страстно и прямодушно.

А Вибий Серен младший посчитал, будто принцепс пекся исключительно о нем. Вдохновленный высоким заступничеством, он привлек к суду бывшего проконсула Азии, но снова не смог доказать состава преступления. Однако никто из сенаторов не посмел призвать его к ответу за нападки на честных людей, так как все были запуганы грозной речью правителя.

В этой зловещей обстановке разразился еще один скандал. Дело началось с того, что хмурым утром Сеян принес Тиберию новое историческое сочинение Кремуция Корда. Принцепс провернул рулон, бегло ознакомившись с содержанием свитка. Автор излагал события заката республики и последовавшего далее правления Августа.

— Каково? — спросил бдительный Сеян, когда Тиберий прекратил чтение и обратил взор к нему.

— Он симпатизирует Бруту и Кассию, но и об Августе отзывается верно. Помпезность Тита Ливия и скрытая тоска по великим временам и большим людям, — устало сказал Тиберий.

— И все, император? А почему сей претенциозный труд появился именно сейчас?

Тиберий встрепенулся. "Какая же дьявольская проницательность у этого служаки!" — подумал он.

— Ты полагаешь, это идеологическое оформление переворота? — спросил он.

— Ты сам все видишь, Цезарь.

— И впрямь, — стал размышлять вслух Тиберий, — восхищение убийцами "тирана", а потом очередное муссирование идеи Августа о воссоединении героической республики с его правлением в нечто единое, закономерно вытекающее одно из другого. Мораль: убей "тирана" и отдай власть внучке Августа!

— Ты все точно вывел, Цезарь, — удовлетворенно отметил Сеян.

— Что придумал? Ведь ты уже придумал?

— Будем судить за подстрекательство к мятежу!

— Давай помягче.

— За обеление государственных преступников, что естественно является оскорблением величия народа римского и его принцепса.

— Вот так лучше.

Найти обвинителей из среды сенаторов, готовых взяться за это дело, не удалось, поэтому в качестве таковых осмелевший Сеян выставил собственных клиентов.

В суде Кремуций Корд произнес экспрессивную речь. Он процити-ровал Тита Ливия и других летописцев, которые отдавали должное Помпею, Катону, Бруту и Кассию. Если в итоге пути республиканцев разошлись с дорогой Цезарей, это не убавило морально-волевого достоинства патриотов Рима. Сам Август, воевавший с Брутом и Кассием, позволял историкам и поэтам воспевать их гражданскую доблесть. "Великие люди всегда способны оценить величие других, пусть они и выступают их соперниками, — говорил Корд. — А вот если теперь кто-то хочет, чтобы героев обзывали негодяями и разбойниками, то тем самым он пятнает в веках свое имя, выдает собственное ничтожество!" При этих словах Кремуций Корд посмотрел на Сеяна таким уничтожающим взглядом, что тот мог бы расплавиться от стыда и превратиться в грязную лужу, если бы только не был Сеяном.

"Время не обманешь, — продолжал оратор, — потомство воздаст каждому по заслугам, и если на меня обрушится ваша кара, то когда-нибудь помянут добрым словом не только Кассия с Брутом, но и меня!"

Завершив речь, Корд объявил голодовку и, уйдя через несколько дней к тем людям, которых он столь мужественно похвалил, лишил судей возможности оправдаться пред его обвинением. Однако сенат постановил сжечь книги опального историка. Но, как он и предсказал, свитки были тайно сохранены, впоследствии опубликованы, в результате чего позор и слава нашли своих героев. А народ на форуме насмехался над организаторами этой расправы. "Сколь смехотворно недомыслие тех, кто, располагая властью в настоящем, рассчитывает отнять память у будущих поколений!" — восклицали люди.

Сеян был вполне удовлетворен исходом дела. Суда времени он не боялся, пока сам располагал властью судить других. Он наконец-то вознамерился попросить у принцепса награды за обильную смертями борьбу с заговором и послал ему письмо.

Тиберий испытывал запредельную брезгливость к своим современникам, поэтому всемерно сокращал круг общения. Теперь, даже находясь в столице, он сносился с внешним миром письменно. Конечно, Сеяну был открыт доступ к принцепсу в любое время, но все же в данном вопросе он предпочел путь скромного сенатора.

Прочитав послание друга, Тиберий разочарованно усмехнулся. "И ты, Луций, туда же, — грустно произнес он, размышляя вслух, как это свойственно одиноким пожилым людям. — Тоже власти захотел. Какой же это яд — власть! Сколь необорим недуг тщеславия! Но все же совесть у тебя еще осталась, если ты не посмел высказаться мне в глаза. Впрочем, я сам пробудил в тебе такую надежду, когда вознамерился породнить тебя с семьею Клавдия. Жаль, его парень умер вскоре после помолвки. А племянница-то, Ливилла, какова? За моею спиной сошлась с таким удалым молодцом: не стал бы он просить руки Ливиллы, не заручившись ее согласием; слишком высокий уровень для него. Бедный мой Друз, едва остыл твой прах, а жизнь уж заметает след и приводит в твое ложе преемника… Так, значит, ты, Луций Элий Сеян, всаднического рода, возжелал быть отчимом моих внуков? Ты решил встать вровень с нами, Цезарями? А для чего? Чтобы претендовать на власть, не иначе. Хватит мне и Агриппины с ее тремя сыновьями. Нет, ты, Луций, хорош в роли Сеяна, но как Цезарь мне не нужен… Все и всех ты отняла у меня, власть, вот и на последнего друга замахнулась".