Владимир Голяховский - Крушение надежд

Через несколько дней Лиля написала домой: «Мы назвали нашего мальчика Алешей в честь его дяди — Алеши Гинзбурга. Влатко сказал, что большой Алеша ему нравится и он ничего не имеет против такого имени. Скажите об этом Алешке, пусть он гордится. Но чтобы не путать двух Алеш, мы решили звать маленького уменьшительно — Лешка. Он совершенно чудесный ребенок, прекрасно сосет, а как наестся, тут же засыпает. Влатко называет его „маленький албанско-еврейский герой Скандер-Берг“ и подбрасывает его вверх. Я за это сержусь, потому что потолки у нас низкие. Но вообще он очень хороший отец, а я надеюсь, что я тоже хорошая мать, почти такая же, как моя мама».

Влатко завел дневник, описывая жизнь сына с его первого дня. Лиля переписывал из него отдельные страницы и посылала родителям:

«В ночь с 4 на 5 января 1959 года Лиля родила сына Лешку, сей последний весит 3 кг 750 гр. и росту имеет 52 см. Размерами своими он напоминает счастливого отца. Лиля убеждена, что сын — самый большой и самый красивый мальчик выпуска 1959 года. Разубеждать ее в этом было бы напрасно, потому что материнский инстинкт выше всяких убеждений…

Мама Лиля пишет, что когда сын голоден, он будит своим криком всех новорожденных в детских кроватках. А сосет много и жадно, как самая лучшая конструкция молокоотсоса. Его первая проявившаяся черта — нетерпение. Комментировать это прискорбное явление трудно нетерпение заводит людей так далеко, что может совсем спутать планы и надежды…

Сегодня Лешке неделя, и у него уже отпала пуповина. Значит, он определенно способный мальчик…

Лиля выпорхнула из роддома, как птичка: лицо улыбающееся, настроение чудесное, рада-радешенька, что вырвалась. Мы везли его домой в шикарном „ЗИМе“, который нам дала в тот день Милена Ходжа. В первые пятнадцать минут в машине обсуждался только один вопрос: какой Лешка красавчик. Я с этим не согласен, но молчал. Цвет кожи у него, как у индийца, глаза мутно-синие, нос громадный, мясистый, вздернутый, голос скрипучий. Привезли его домой, положили в приготовленную отцом деревянную кроватку на колесиках (чтобы возить и успокаивать, когда он будет кричать). Он сразу заснул, а родители обсуждали вопрос — на кого он похож. Лиля сказала, что, когда она впервые увидела его, он был похож на меня…»

Лиля тоже писала: «Сегодня Лешке две недели, а он уже может всю ночь не спать. Но у меня такой практики нет. Мы с папой Влатко всю ночь или носим его на руках, или возим в кроватке по комнате…»

Еще одна запись Влатко:

«Лешка становится приятней внешне: кожица побелела, ротик-носик оформляются. Сосет он очень серьезно и, если наелся, строит гримасы, которые очень напоминают улыбку. Конечно, мама Лиля уверяет, что он улыбается…

Он большой изверг — не дает спать по ночам. Днем спит чудесно, а ночью начинает кричать. Его вокальные данные несомненны. Надо будет послать его в Италию для постановки голоса. Но когда он не орет, это такое золото! Кстати, он обрастает волосами, на затылке у него уже робко вихрится пушок — первая прическа. Лет через семьдесят-восемьдесят он полностью вернется к ней, проделав ряд ни к чему не приводящих эволюций причесок…

Сегодня Лешка впервые в жизни гулял. Его носили на руках по очереди то мама, то папа. Городской пейзаж ему не понравился — он презрел его и заснул…

Интересно, что Лешка не любит лежать в своей кровати, а вот на кроватях родителей ему определенно нравится. Это предвещает в нем беспутника…

В день он прибавляет 44 грамма (маме Лиле одолжили весы из госпиталя), а всего весит уже 5 кг 730 г…

Еще один шаг на пути прогресса: сегодня на Лешку впервые надевали брюки! Но он обиделся и заплакал. Без штанов он явно чувствует себя вольготней. Видимо Лешка — последователь Руссо, „защитника вольности и прав“, по Пушкину…

Как Лешка улыбается — передать невозможно!..»

Мария каждый раз плакала, когда читала очередное письмо, Павел обнимал ее, у него тоже слезы радости стояли в глазах:

— Ну вот, мы с тобой теперь, бабушка и дедушка. Дождались наконец радости.

— Дождались. Но только мы далекие бабушка с дедушкой. Когда-то мы дождемся увидеть их обоих и понянчить нашего внука? А видно, что Влатко его любит.

Читали письма Нюше, она слушала и приговаривала:

— Дай-то им бог мир да покой…

Два года назад Хрущев вознес бывшую ткачиху Екатерину Фурцеву на вершину власти — в знак благодарности за помощь в победе над «антипартийной группировкой» сделал ее членом Президиума и секретарем ЦК партии. Фурцева стала первой и единственной женщиной, поднявшейся так высоко в Советской России. Ее портреты висели на площадях, их несли в праздничных колоннах демонстранты, она красовалась на фотографиях партийной верхушки в газетах, ее имя стояло в ряду с именем Хрущева. Он относился к ней благожелательно, но безразлично, ходили слухи, что у них когда-то была связь.

У этой миниатюрной женщины было привлекательное лицо с лучистыми серыми глазами, она была всегда тщательно причесана, одевалась строго — жакет и юбка (брюк женщины тогда не носили). Но в России издревле практиковалась дискриминация женщин, особенно если им хоть в чем-нибудь удавалось подняться повыше. Поэтому о Фурцевой ходило много двусмысленных шуток, остряки сочиняли про нее частушки. И Алеша сочинил эпиграмму:

Когда в космос запустили спутник с собакой Лайкой, Моня Гендель тоже запустил анекдот, ставший популярным: «Мы доказали всему миру, что можем поднять любую суку на любую высоту».

Фурцева выезжала за границу во главе важных делегаций, это производило впечатление на иностранных лидеров. Ее появление в европейских странах демонстрировало некоторый сдвиг в пресловутом мужском консерватизме коммунистической власти, наконец эти грубые коммунисты начали считать женщин равными себе. Ходили слухи о том, что, когда ее принимала королева Великобритании Елизавета II, после получаса беседы она сказала Фурцевой: «Екатерина, не зовите меня больше Ваше Величество, зовите просто товарищ Елизавета».

По крайней мере, у Фурцевой в кабинете висел портрет королевы с лаконичной подписью: «Екатерине от Елизаветы».

Королева Дании Маргарет однажды сказала: «Хотела бы я сделать для своей страны столько же, сколько Фурцева сделал для своей». Что делала и что сделала Фурцева на самом деле, она, конечно, знать не могла.

Особой популярностью Фурцева, по ее собственным впечатлениям, пользовалась в Германии, и сама этому удивлялась. Она радовалась почтительности, с какой произносили ее имя немцы, но не знала, что «furzen» означает по-немецки «пердеть». Никто из подобострастных помощников ей этого не разъяснил, а сама она в немецко-русский словарь не заглядывала.