Владимир Голяховский - Крушение надежд

В работе пришел успех. Лиля была постоянно занята работой в больнице, делала много операций по методу Илизарова и руководила молодыми врачами. Ее авторитет рос, к ней приезжали учиться врачи со всего города. И Марьяна Трахтенберг уже больше не руководила ею — обе были в одинаковом положении.

И фоном для всего этого стала нервирующая необходимость решать что-то для благополучного будущего.

Павел с Августой видели нерешительность Алеши и Лили в отношении отъезда и были недовольны, что они затягивают решение. Павел говорил:

— Это ваше дело, но, смотрите, как бы потом вам не пришлось жалеть об этом. — И ворчливо добавлял: — Пока гром не грянет, мужик не перекрестится.

Павел становился все более ворчливым, он заметно старел и слабел, у него появилось типичное для стариков выражение лица — постоянная озабоченность и растерянность. К тому же его беспокоила стариковская болезнь, задержка мочи из-за увеличения простаты. Его лечили, но эффекта не было, он часто и с трудом мочился, жаловался на это. Алеша, любитель все переводить в шутку, сочинил про него эпиграмму:

Сам Павел на это только улыбнулся, но неожиданно рассердилась Августа. Хотя она всегда любила эпиграммы сына, на этот раз обиделась за Павла:

— Как ты можешь сочинять такое про Павла? Если человек страдает, незачем шутить над его болезнью. Что за манера устраивать насмешки по любому поводу!

— Но мама, я не думал обижать Павлика!

В третий приезд Савицкий и Лена были для Бергов уже своими людьми. Лена стала частой и желанной гостьей, а Коля продолжал вести переговоры с сотрудниками Комитета по науке и технике. Алеше с Лилей он сказал:

— Берта нашла в Израиле людей, которые согласились прислать письмо-приглашение. Скажите когда.

Алеша с Лилей переглянулись.

— Мы должны еще подумать. Понимаете, для меня теперь наступило затишье, торопиться мы не хотим. Хотя это может быть затишье перед бурей.

Савицкий добавил:

— Поразительно, какую силу имеют у вас эти майоры и полковники из Комитета. Они даже проводят нас мимо таможни, чтобы взять привезенные им подарки. Имейте в виду, если вам надо будет вывозить, что ваши строгие законы запрещают к вывозу, я все могу перевезти: оригиналы ваших документов, драгоценности, золото… За наши взятки эти майоры и полковники освобождают нас от обычных проверок.

Это было очень ценное дружеское предложение, потому что вывозить с собой документы и драгоценности не разрешалось.

Немного погодя Савицкий еще сказал:

— Берта просила меня разыскать в Москве женщину по фамилии Трахтенберг и передать ей письмо из Америки. Оказалось, что у нее в Нью-Йорке есть богатая родственница, она хочет оставить ей наследство.

Услышав фамилию, Лиля настороженно спросила:

— Как зовут эту женщину, Марьяна?

— Да, ее зовут Марьяна. Вы ее знаете?

— Очень хорошо знаю, мы работаем вместе. Я устрою вам встречу с ней, приглашу ее к нам.

На следующий день Марьяна пришла, немного смущенная, и с удивлением и радостью читала письмо от родственницы. Теперь ее тайна раскрылась. Неловко улыбаясь Лиле, Марьяна сказала:

— Это моя тетя, которая уехала в Америку еще до революции. Я не хотела никому говорить о ней, потому что за родственницу в Америке меня могли исключить из партии. Это означало бы конец всей моей профессиональной жизни, я боялась осложнений для себя и мужа. Но я не знала, что тетя разбогатела. У нее на Бродвее большой доходный дом, она сдает квартиры жильцам. — И Марьяна попросила Савицкого: — Можете вы передать ей мое письмо?

— Конечно, могу.

Когда Марьяна ушла, Лиля сказала:

— Вот, Марьяна, по крайней мере знает, что если уедет в Америку, ее ждет там богатая родственница.

Павел добавил, улыбаясь:

— Все евреи — родственники, считается, что не дальше чем в пятом колене. Может, и ты найдешь.

Дома Лиля с Алешей опять обсуждали возможность отъезда, как всегда, по секрету от Лешки, не хотели преждевременно посвящать его в эту тайну. Лиля раздраженно твердила:

— Нас в Америке никакие богатства не ждут. Я с ужасом вспоминаю, как мне пришлось бежать из Албании. Но я хотя бы бежала домой. А теперь мне придется бежать из дома. Что мы будем делать там? Я совсем не представляю, смогу ли я стать там опять доктором… Но уж если я туда поеду, то не для того, чтобы становиться поломойкой.

Алеша обнял ее, успокаивал:

— Глупенькая, я не повезу тебя туда, чтоб ты стала поломойкой. Я обещаю, если мы там окажемся, я сделаю все, чтоб вам с Лешкой было хорошо.

— А на что ты сам надеешься там, в той Америке?

— Ну, устроюсь в какой-нибудь университет преподавать русскую литературу. Говорят, там охотно дают такую работу русским писателям. Издам, наконец, сборник моих стихов, которые здесь не пропускала цензура и анонимно печатал самиздат. А если и это не принесет дохода, я последую совету Мони Генделя.

— Какому совету?

— Напишу роман, историю про евреев в Советской России.

— Роман про евреев? Ты считаешь, что можешь написать роман?

— Попробую, думаю, что смогу. Это будет история нашей семьи начиная с наших с тобой отцов.

Лиля смотрела на него, моргая, мысль о романе поразила ее. Потом она села к нему на колени:

— Знаешь, Алешка, я думаю, что ты сможешь написать такой роман. Я почти совсем уверена.

— Ну вот и хорошо. Но на всякий случай, давай начинать учить английский. Я знаю его неплохо, Лешка тоже, но и нам невредно знать его получше. А тебе придется начинать с азов. И еще, тебе надо научиться водить машину. В Америке это необходимость, все умеют водить машину. Я сам буду учить тебя.

Он научил Лилю вождению и нашел ей учителя английского языка. Но на эту учебу у Лили не было ни сил, ни времени, после работы и хозяйских дел она уставала на уроках еще больше. Теперь поздними вечерами, когда они ложились спать, Алеша спрашивал:

— Ну, что ты сегодня выучила?

Она, и смеясь, и сердясь, саркастически повторяла одну и ту же фразу из учебника:

— Что я выучила? The black dog appears and disappears (черная собака появилась и исчезла). Могу я с таким знанием английского ехать в Америку?

— Ничего, когда пройдет затишье и начнется буря, ты будешь уже готова.

И Алеша успокаивал ее жаркими ласками.

Фернанда уже давно рассказывала Лиле, что у Рупика на кафедре большие неприятности, но самого его Лиля стеснялась спрашивать об этом. Она надеялась, даже была уверена, что все наладится и тогда она пойдет к нему, и они спокойно поговорят. К тому же в последнее время она была поглощена своими делами и проблемами. И вдруг по Боткинской больнице разнесся слух, что профессор Лузаник уходит, что его «съели». Многие врачи были расстроены, женщины даже плакали: