Александр Антонов - Воевода Шеин

— Буду. Врагов надо знать в лицо.

— Винят тебя в мешкотном переходе из Можайска к Смоленску. И за смерти воинов в пути от болезней и голода зимой тридцать второго года. Ещё винят тебя и твоих воевод за то, что часто и неожиданно нападали литовские воины под Смоленском из-за небрежения воевод и полковников. Да сказано было, что ты утаил, сколько прошло в Смоленск литовских и польских воинов. Винят и за то, что требовал большого количества пушечного наряда, который пришлось перевозить по плохому пути. И за то, что делали приступы не тайком и не ночью, а днём. Ещё запрещал якобы ты вступать в сражения с приходящими литовскими воинами. И будто бы ты с воеводами обогащались рыбными ловами в Смоленском и Дорогобужском уездах. — Тут Димитрий улыбнулся. — В вину тебе поставлено и то, что ты царский наказ строго исполнял, чтобы твои ратные люди не брали ничего даром и не обижали жителей Смоленского и Дорогобужского уездов. И потому ты уберёг уезды со всеми запасами кормов для короля польского. — Дьяк тяжело вздохнул. — И это лишь малая толика, что на тебя льют.

— Плетью бы всех клеветников. Я же только мародёров наказывал.

— Говорить ли ещё, славный воевода? — И дьяк наполнил кубки.

— Не надо. Давай-ка лучше выпьем за то, что не перевелись на Руси люди, живущие по правде. Я слышал, что меня обвиняют ещё в крестном целовании Владиславу. Но за мной того не было. А вот все московские бояре ему присягнули и даже ворота кремля распахнули перед поляками. Вот где клятвопреступление перед Русью.

Воевода и дьяк выпили. Потом Димитрий с досадой произнёс:

— Нет на Руси места честному человеку, будь то простой воин, воевода или служилый человек. Съедят его. Знаю одно: тебе смертушка никогда не была страшна, тысячу раз ты смотрел ей в глаза. Оставайся таким же мужественным и в грядущие дни. Да поезжай в Можайск, приведи своих ратников на Красную площадь. Пусть они за тебя замолвят слово.

— А кто им поверит? Судьи Салтыковых? Ежели царь и поверит, так его вере грош цена. Ладно, славный Димитрий, поеду в Можайск за ратниками, а после положусь на волю Божью. Увидишь батюшку Елизара, поклон ему от меня.

Покинув Кремль, Михаил поскакал к Артемию Измайлову поделиться с ним тем, что почерпнул из мутного московского колодца. И у них хватило времени приготовиться к роковому часу. Артемий, выслушав Михаила, сказал одно:

— Мы с тобой слишком рьяно служили Руси, за что и поплатились.

Артемий по совету Михаила передал все свои сбережения младшему сыну Семёну и наказал ему немедленно ехать в Пронск к деду и бабке.

— И матушку завтра же возьми с собой в Пронск.

Сделав всё возможное, чтобы оградить ближних от нищеты и разорения, Шеин и Измайлов на другой день ранним утром выехали в Можайск, чтобы привести восемь с лишним тысяч ратников в Москву и сдать их дьякам Разрядного приказа. Ехали в Можайск они не спеша. Им никуда не надо было торопиться, потому как обоим был известен тот час, когда их позовут к ответу за «измены». И оба вели себя, как перед боем, как перед приступом на вражескую твердыню. Зная, что на стенах крепости их ждёт смерть или ранение, увечье, — всё равно они были отрешены от мыслей о том, что их ждёт. Так поступали все мужественные воины, а Шеин и Измайлов были из их числа.

Прискакав в Можайск лишь на другой день к вечеру, Шеин велел позвать князей Белосельского и Прозоровского и сказал им:

— Вот что, други-князья. Против всех нас, что воевали под Смоленском, затеян сыск. Нас обвиняют во многих изменах и в других мерзостях. Так вы поезжайте сегодня же в Москву, загляните в Разрядный приказ, ежели пожелаете, и попросите дьяка Димитрия Карпова поведать вам, в чём ваша вина перед думой. Он знает и проявит милость, то во благо вам. Не взыщите.

— С нас не взыщи, Михаил Борисыч. Уж ежели тебя потянут к ответу, то и мы рядом встанем. Так ли я говорю, князь? — спросил Прозоровский Белосельского.

— Истинно так, княже, — ответил Белосельский.

— Дай вам Бог здоровья, побратимы. Потому скажу: сегодня мы вместе посидим за трапезой и я сообщу вам, что узнал в Москве.

— Так и будет, — согласился князь Прозоровский.

На другой день после утренней трапезы девять тысяч ратников во главе с воеводами покинули Можайск и двинулись к Москве.

Всем им в стольном граде была приготовлена царская милость, выплачено жалованье за все месяцы, когда сами осаждающие стали осаждёнными. Но это было позже, а пока ратники через два дня пути на третий явились на ходынское поле, и там дьяки Разрядного приказа приняли их у Шеина и его сотоварищей, разместив на отдых в казармах.

А в тот час, когда воеводам казалось, что они свободны в своих деяниях, вблизи казарм появились две большие кареты Сыскного приказа. Из них вышли два дьяка — Тихон Бормосов и Димитрий Прокофьев, а за ними — два пристава, стражники, они тотчас окружили воевод. Дьяк Тихон Бормосов достал из-за пазухи грамоту, посмотрел в неё и спросил:

— Кто из вас Михаил Борисыч Шеин?

— Чем могу служить? — отозвался Шеин.

— Князья Семён Прозоровский и Василий Белосельский?

— Это мы, — ответил Прозоровский и тронул за плечо Белосельского.

— Отец и сын Измайловы?

— Вот я и мой сын Василий, — откликнулся Артемий.

— Именем царя всея Руси вас велено взять под стражу, — заявил дьяк Бормосов.

Это уведомление дьяка Сыскного приказа ни для кого не было неожиданностью. Михаил Шеин ещё в пути к Москве поведал князьям и Василию Измайлову, в чём их обвиняют и что их ждёт по прибытии в стольный град. Арестованные без слов уселись в кареты, и они покатили в Кремль. Весь путь арестованные молчали. Дьяк Бормосов сидел перед ними и смотрел на них светло-карими совиными глазами, как на личные жертвы. В Кремль кареты въехали через Тайницкие ворота, скрылись на Крутицком подворье, затем подъехали к самым дверям каменного здания, и арестованных повели в эти двери, где сразу же была лестница в подвал. Шеина и Измайловых развели по трём каменным клетям, князей поместили в одну.

В течение трёх дней узников никто не тревожил. Им только приносили пищу. В полдень к ней добавляли по глиняной кружке вина. На четвёртый день их сидения Михаила Шеина вызвали на допрос, привели в Сыскной приказ, и он предстал перед четырьмя сыскных дел мастерами. То были князья Андрей Шуйский и Андрей Хилков, окольничий Василий Стрешнев и уже знакомый Михаилу дьяк Бормосов. Допрос начал князь Андрей Шуйский, племянник царя Василия Шуйского:

— Когда ты вернулся из плена в девятнадцатом году, зачем скрыл, что присягал на верность и целовал крест королю Сигизмунду и королевичу Владиславу?

— Мне нечего было скрывать. Присягу я не давал и крест не целовал, — твёрдо ответил Михаил.