Александр Антонов - Воевода

А через две недели после возвращения в Москву Алексея Адашева из Прибалтики прибыл и его брат Даниил с тысячей русских воинов. Причиной тому послужила ночная беседа братьев накануне отъезда Алексея из Дерпта. Они расположились в брошенном бюргерами богатом доме, сидели в столовой, пили пиво местных пивоваров, и Даниил поделился своими сокровенными размышлениями:

— Я, Алёша, по ночам в последнее время долго не могу уснуть. Мысли беспокойные мешают. О Глаше много думаю, сердце что-то щемит. Тут как-то сон приснился, будто стою я на берегу зимней реки, а внизу две старые женщины в чёрном ведут Глашу нагую, подвели её к проруби и толкают. Я закричал и проснулся. Так мне было тяжело!

— Но это лишь сон, Данилушка. Дома у тебя всё хорошо. Правда, когда я уезжал из Москвы в Ливонию, слухи о каком-то поветрии гуляли по стольному граду: будто то в одном краю, то в другом люди за три дня сгорали. Но ведь это слухи. А мысли-то твои о чём?

— Понимаешь, боюсь их и выразить. Жажда меня томит, братец, рвусь я в поход аж в саму Крымскую орду. И всё у меня в мыслях стройно получается. Будто войско при мне большое и, как великий князь Олег ходил на Царьград, я веду свою рать по Днепру на стругах и ладьях в Крымскую орду. И думаю, ежели Олег мог посадить на суда шестьдесят тысяч воинов и дойти до Царьграда, почему нам не попытаться? Вот какие шалые мысли у меня гуляют.

Алексей слушал брата внимательно, не перебивая и, одарённый розмыслом богаче Даниила, пришёл к мысли о том, что Даниил не на песке строит свой дом: крепкие опоры под его размышлениями. Чудом назовут этот воинский подвиг русичи, если он вломится с моря в Крым — эту неприступную твердыню, как считают крымцы, отгороженную от Руси шестивёрстным перекопом. «А что скажет царь, ежели ему выложить жажду Даниила?» — подумал Алексей, но сказал брату всё-таки о другом:

— Понятна мне твоя воеводская жажда, и ты ясно мыслишь. Возможно было бы такой поход учинить, ежели бы у нас силёнок было побольше. Великий князь Олег был тогда посильнее царя-батюшки. Да может, придёт время, когда мы войдём в Крым и разметаем Крымское ханство.

— Придёт, поди, такое время, Алёша. Ведь я только мыслями богатею, себе покоя не даю.

Однако всё повернулось так, как братья и не ожидали. Вернувшись в Москву, Алексей Адашев нашёл-таки благоприятный час поговорить с Иваном Васильевичем, рассказал ему о жажде брата побить крымцев в их логове. А закончив, заметил мимоходом:

— Да всё блажь моего брата, не так ли, царь-батюшка?

И в этот миг в глазах царя Ивана вспыхнули гнев и высокомерие.

— Не смей осуждать то, что сказано братом. Мне сие оскорбительно, Алёшка. Ну-ка, зови из Ливонии воеводу окольничего Даниила Адашева ко мне. Он моё мышление подтвердил!

Иван Васильевич ещё бушевал, предположения всякие строил. Алексей Адашев радовался тому в душе. «Даст Бог, не Даниил, так кто-то другой пойдёт в Крым, дабы показать ордынцам нашу силу».

Но надо было выполнять повеление царя Ивана Грозного и вызывать из Прибалтики в Москву так искромётно пожалованного в окольничие брата Даниила.

Вызов в Москву показался Даниилу вовсе неожиданным. Он уже готов был отправиться с полком под Ревель, когда в Юрьев — так повелением царя стали вновь называть Дерпт — примчался гонец. Главный воевода Пётр Шуйский позвал Даниила в замок.

— Пришло повеление государя-батюшки быть тебе с тысячей русичей немедленно в стольном граде.

— С чего бы это, батюшка-воевода?

— Вот уж, голубчик, чего не ведаю, того не могу сказать, — усмехнулся князь. — Передал же гонец, что царь зовёт к себе окольничего Даниила Адашева и непременно с тысячей русских воинов. Понял, окольничий? — сделал ударение на последнем слове князь Шуйский.

Даниил смутился. Как было не понять. Раз царём дано ему окольничество, значит и зовёт его царь по благому делу. Обрадовался оказанной чести. Лестно ему было в тридцать один год получить чин окольничего. Да вспомнил последнюю беседу с братом и подумал, что тому и причина понятна.

— Спасибо, батюшка-воевода, за добрую весть. Кому же мне полк передать, кроме первой тысячи?

— Вот первому тысяцкому и передай, а там разберёмся.

Однако не мог Даниил расстаться с Иваном Пономарём и со Степаном Лыковым, подсказывало ему сердце, что они будут нужны ему. Подспудно возникла у Даниила провидческая мысль о том, что вызов в Москву связан с его жаждой совершить поход в Крым, и он, поверив в своё предчувствие, сказал Шуйскому:

— Оказия тут выходит, батюшка-воевода. Должен я взять с собой тысяцких Ивана Пономаря и Степана Лыкова. Причина тому позже будет тебе ясна. А вот третий тысяцкий Варлам Котов достоин принять полк. Он из боярских детей.

— Пришли его ко мне, я посмотрю.

— Так и сделаю. И ещё, батюшка-воевода. Должно мне взять с собой всех моих вотчинников. В них тоже великая нужда будет.

— Этак ты весь полк уведёшь. Сколько других мужиков в иных тысячах?

— Всего двадцать семь человек. И все охотники. Без них я в любом деле, как без рук.

— Ладно, бери. На них ты имеешь свою волю. Благословляю тебя в путь, на удачу. Видимо, знатное дело приготовил тебе царь-батюшка. — Пётр Шуйский обнял Даниила и перекрестил его. — С Богом иди.

Покинув замок, Даниил отправился в казармы, где стоял полк. Позвал Ивана и Степана.

— Вот что, други, собирайтесь в путь. Ноне же в ночь уходим в стольный град. С нами идёт твоя тысяча, Иван. А ты, Степан, собери по полку всех борисоглебских. Там их, по-моему, двадцать семь человек.

Иван и Степан удивлённо переглянулись.

— Эко, право, выходит, война кончилась для нас! — воскликнул Степан.

— Эта, может, и кончилась, да другая окажется на носу, — заметил прозорливый Иван.

— Верно говоришь, Ванюша. Нам ещё рано на покой. Повторяю: борисоглебских никого не забудьте.

Так и собирались в путь побратимы, ещё не ведая, что их ждёт впереди. Благодатной августовской порой, почти через два военных года, Даниил и его побратимы возвращались домой, где воеводу ждала новая утрата.

Спустя два дня, как вернулся Алексей из Дерпта и сказал Глаше, чтобы она ждала возвращения своего ненаглядного, добавив при этом, что через две недели он расцелует её. Глаша решила сходить на базар и купить Даниилу какие-либо обновки в подарок.

День был жаркий. Пока она ходила с дворовой девицей Стешей по торгу, жаждой замаялась. Подошла к торговке напиться грушевого квасу со льда. Выпила от души баклагу, Стеше взяла такую же. И пошли они, довольные, дальше — искать подарок. Купив обновки, яловые сапоги-вытяжки и атласную рубаху, Глаша со Стешей отправились домой. В пути Глаша почувствовала себя плохо. Горло ей будто жгутом перехватило, и она стала задыхаться. Стеша ещё довела её до дома. В покоях поднялся переполох. В опочивальню, где задыхалась Глаша, сбежались Анастасия, Ульяна, Анна, Тарх и Оля. Все суетились, не зная, что делать. Глаше давали пить, но она не могла проглотить воду. Ульяна заставила её открыть рот, а как заглянула, так и обомлела: горло у Глаши внутри распухло и даже вывернулось на язык. Дышать ей было всё труднее. Анастасия послала Стешу за знахаркой, живущей по соседству. Та прибежала, постукивая палкой об пол, прогнала всех от постели, заглянула Глаше в рот, принялась чинить заговор от «болести». Билась с нею долго, но ничем не помогла.