Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

— Не хочешь ли ты послужить в моих войсках? — спросил он мягко.

— Твоя милость беспредельна, Божественный. Сражаться за тебя сочту за великую честь. Благослови!

Леон опустился на колени и склонил голову, показывая, что всецело отдает себя базилевсу. Но сердце его сжалось. По тому, как Лев медлил с ответом, Леон понял: он взвешивает его судьбу.

— Но, может быть, ты хочешь вернуться в Абазгию? — вкрадчиво спросил Лев. — Отец твой стар и немощен. Он просит вернуть тебя и благославить на архонтство.

Вот она, ловушка, против которой предостерегал Деметрий. Лакомую приманку подбросил Леону император!

— Отец мой стар, но бог милостив... Я же готов служить тебе всюду, куда бы ты меня ни повелел послать, Божественный, — ответил молодой абазг.

— А кто может поручиться, что, став архонтом, ты не отложишься от нас? — спросил Константин.

Лев с неудовольствием взглянул на сына. Разве можно выдавать свои тайные мысли, казалось, говорил егo укоряющий взгляд. Леон вопросительно посмотрел па базилевса. Тот кивнул, разрешая ему ответить.

— Потерять покровительство Божественного для aбaзгов равносильно гибели, — сказал Леон. — Абазгия уже становилась на этот гибельный путь и...

Леон смешался. Неизвестно было, как император воспримет напоминание о попытке абазгов с помощью арабов отложиться от империи.

— И что? — прищурился Константин.

— Абазгия — маленькая христолюбивая страна, — подумывая каждое слово, сказал Леон. — Она может жить только под покровительством могущества империи и благословением Божественного базилевса.

Лев высыпал из золотой чаши последние зерна пшеницы и отдал ее сыну, неторопливо потер сухие ладони, стряхивая с них невидимую пыль. Казалось, он весь поглощен созерцанием суетящихся у его ног голубей. В действительности же он думал о том, что уже стар, что судьбы будущего переходят в руки этих рвущихся к власти молодых людей, один из которых его сын и наследник престола. А знают ли они, сколь тяжко бремя власти и какой ценой она добывается? По осторожным, обдуманным ответам молодого абазга император угадал в нем человека недюжинного ума. Сумеет ли сын противостоять таким вот умным и сильным воинам? Не лучше ли сейчас, пока он жив, обезопасить, трон от таких людей, как этот абазг? Но тогда придется уничтожить многих, а кто будет защищать империю от ненавистных арабов, которые не дают ему с первого его дня царствования насладиться славой и заняться украшением столицы? Принудив Феодосия отречься от престола в свою пользу, недоверчивый Лев сам готов был в каждом заметно выделяющемся из толпы человеке видеть соперника своего сына.

— Ты рассуждаешь здраво, — наконец сказал он. — Повелеваю тебе: отправляйся к отцу. Когда придет время, мы призовем тебя с твоими воинами-абазгами и тогда узнаем, сколь ты преуспел в воинском искусстве.

Леон поцеловал край тоги базилевса и, пятясь, вышел. Он шел, шатаясь как пьяный. Воины, сопровождавшие его, сурово улыбались. Они были довольны тем, что им не приходится тащить этого славного молодого абазга в подземелье, чтобы там удавить его шелковым шнурком.

— Ты родился под счастливой звездой, — сказал один из них, оставляя Леона у порога его каморки.

С тех пор прошел год. Леон вступил в наследство, а базилевс не торопился признать его архонтом: видимо, все еще не доверяет. Трудно было вначале Леону. Абазги встретили его приезд настороженно, выжидательно присматривались к нему. Главы родов, с которыми молодой правитель пытался сблизиться, держались с ним уклончиво, больше тянулись к его младшему брату Федору: они видели в нем своего человека. Конечно, Федор вырос у них на глазах, а о Леоне многие абазги и вообще забыли, когда же он приехал, задумались: не стал ли он ромеем за пятнадцать лет жизни в Палатии? Но Дадын тайными путями, через Деметрия, знал о Леоне больше, чем кто-нибудь из абазгов, и потому смело пошел на сближение с ним. Этому способствовала любовь Леона к его внучке и тайный наказ покойного Константина. От Дадына цепочка протянулась к другим абазгским родам и в Апсилию. Молодой правитель почувствовал твердую почву под ногами и добрым словом поминал своего дорогого учителя Деметрия. Он думал о том, что пришла пора присоединить к Абазгии Апсилию [25]обескровленную, разграбленную персами и арабами. Правитель Апсилии Маринэ стар, а у его сына, Евстафия, мало воинов. Вместе же, с помощью картлийских царей, легче противостоять врагам. Если не объединиться, — погибнут, исчезнут с лица земли апсилы. Пусть Маринэ извлечет горький урок из участи царей Лазики. С тех пор, как царь Лазики, доблестный Губаз, был предательски убит ромеями, исчезла древняя династия ее царей, а их страну, по повелению императора, присоединили к своим владениям картлийские цари и ныне ею правят сыновья покойного правителя Картли Стефаноза — Мириан и Арчил. Не хочет же Маринэ, чтобы также исчез род правителей Апсилии. Но вот о сыне его идет молва, что он неукротим и смел, он может воспрепятствовать объединению Апсилии с Абазгией... Дал бы только император Леону архонтство, как бы это развязало ему руки. Леон решил после поездки в Цихе-Годжи встретиться с Маринэ.

7 Освобожденных с ромейского корабля гребцов Дадынп оставил под надзором Ахры в его хижине. Оба были очень слабы, особенно абазг. Последние дни он жил лишь одним страстным желанием вернуться на родину; преодолев море житейских невзгод, он, как ласточка после бури, долетев до родного берега, упал без сил. Он почти ничего не ел, просил вынести его на воздух и часами лежал в забытьи или молча глядел сквозь ветви и репьев на проплывающие над ним облака. Неподалеку от того места, где он лежал, из кустов выскочила маленькая пичуга с задорно торчащим коротеньким хвостиком; она поздоровалась с ним — «цвик-цирик»— и снова шмыгнула в кусты. Он не видел ее, но услышал тонкий голосок; губы тронула едва приметная улыбка. Давно забытое название этой пичуги всплыло в памяти.

— Ачынча, — прошептал он.

Но взор его оставался все таким же неподвижным, как бы устремленным в самого себя. Однажды, проснувшись, рыжебородый окликнул товарища:

— Гуда!

Гот не ответил. Рыжебородый приложил ухо к его груди: сердце билось еле слышно.

— Гуда, Гуда, побратим, что же ты?

Подошел Ахра и тоже заглянул в глаза абазгу, потом посмотрел на славянина: оба прочитали во взорах друг друга одну и ту же горестную мысль...

— Брат мой, Богумил, — тихо позвал Гуда. — Духи гор позволили мне вернуться на родную землю и теперь зовут к себе.

— Ты неправильно понял повеление духов гор, — возразил Богумил. — Зачем ты нужен своей стране мертвый? Ты нужен ей живой, слышишь, Гуда?!

Но побратим не слышал. Богумил мог бы защитить друга от дюжины воинов, заслонить его своей могучей грудью, как щитом, но сейчас он был бессилен ему помочь, и это приводило его в отчаяние.