Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Дворец лекарствами пропах. Не помогли. Потеряла Россия светлую надежду свою в считанные дни.

Единственный раз за жизнь спрашивал Алексей Михайлович у Господа Бога:

— Зачем Ты взял сына? Зачем не отца?

Не плакал. Слёзы ушли внутрь, потопили сердце.

Народ, жалеючи молодую жизнь, жалеючи царя, горевал. Недолго, впрочем. Не понял, чего сам-то потерял.

Господи! На каких скрижалях записана судьба родины нашей, России? В той ли книге, что у Иисуса Христа в левой руке? В Голубиной ли?

Редко власть в России переходила к лучшему из тех, кого прочили в цари. Отравил сына Ивана Молодого ради сына гречанки Софьи Палеолог первый русский самодержец Иван III; убил сына Ивана Ивановича — Грозный; зверски умертвили сына Бориса Годунова Фёдора; умер юношей Алексей Алексеевич; царь Пётр I казнил сына Алексея; умер от туберкулёза наследник Александра Благословенного Николай Александрович. Но зато сколько раз шапка Мономаха доставалась детям да безусым юнцам. Девяти лет от роду получил ярлык на великое княжение Дмитрий Донской. Ивану Грозному было три года, когда умер его отец, и восемь лет, когда отравили мать. Сын Бориса Годунова оказался в царях на шестнадцатом году жизни. Царь Михаил Романов был избран на царство в шестнадцать лет; Алексей Михайлович наследовал трон тоже в шестнадцать, его сын Фёдор — в четырнадцать, другой сын, Пётр — девятилетним. Пётр Алексеевич — император Российской империи с двенадцати лет... А времена-то все лихие, переломные.

...Снёс удар судьбы Алексей Михайлович как государь.

От дел не отошёл, не забыл про свои огороды в Измайлове, не забыл о детях. Симеона Полоцкого приставил к Фёдору, позволил заниматься с царевной Софьей. Смотрины невест хотел продолжить, да опух. До того опух, что раздувшееся лицо поползло, как тесто, на плечи, ноги, руки — пузырями...

Доктора уложили в постель, но, промаявшись недели две, Алексей Михайлович стал подниматься, приказал приносить дела.

Иные радовали. Ещё 24 января 1670 года от иерусалимского патриарха Досифея пришла долгожданная грамота. Церковное отлучение с Паисия Лигарида снято, архиерейское достоинство восстановлено. Самому Лигариду кир Досифей доброго слова не сказал. Писал с болью: я восстановил в сане того, кто работает на папежей хийских, кто оставил свою паству на пятнадцать лет без пастыря.

Снисхождение своё патриарх объяснил искренне: «Ты не столько велик, сколько глуп, бесчеловечен и бесстыден, — только место, где пребываешь, есть двор царский».

Правда правдой, а грамота грамотой! Сомнительный митрополит стал законным. Ему и дело в руки.

Передал Алексей Михайлович любезному владыке писаньица пустозерских страстотерпцев: пространную челобитную Лазаря, труд дьякона Фёдора «Ответ православным» и его же «Послание верным об антихристе». Авторство первого сочинения удостоверялось подписями Аввакума, Епифания, Лазаря, второе автора не имело, да в Приказе тайных дел подьячие хлеб задарма не ели... Челобитную Аввакума царь Лигариду не дал.

Купленные задорого — служат злые службы ревностно. Вновь обретший архиерейскую благодать митрополит газский, прочитав сочинения пустозерских мудрецов, предложил царю драть церковную смуту с корнем.

Царь и сам знал: драть надо.

Соловецкий бунт мог заразить не только дальние северные монастыри, но и крепостёнки, куда утекали приверженцы древнего благочестия.

Как на грех в это же самое время досадил властям юродствующий старец Авраамий, друг Аввакума, нижегородец, до пострижения священник Афанасий. Шатался Авраамий по монастырям, смущая иноков, в раскол тянул. Взяли старца за юродские «шалости», кричал на богоявленской паперти:

— Под корень выморит царёк Алёшка свой род! Под корень! Богу солгал.

За юродство бьют больно, но не до смерти. Побьют и отпустят, но из лохмотий Авраамия выпало письмецо из Пустозерска, написанное рукой Аввакума. Обыскали келейку, где ютился старец, ещё два письма нашли. Сверх того рукописную книгу «Христианоопасный щит веры против еретического ополчения». Сей сборник старец сам составил, сам переписывал, пуская по белу свету.

Авраамия посадили на Мстиславском дворе. Узнал народ, куда дели премудрого блаженного, потёк благословения просить. Власти окно забили досками, утыкали гвоздищами и на улицу и внутрь.

На допрос старца пожаловал Лигарид, в сторонке сидел, со своим толмачом.

Спросили Авраамия об Аввакуме: много ли писем было из Пустозерска, кому и куда рассылать велит?

— Я человечищка скудоумный, — отвечал Авраамий Крутицкому митрополиту. — Совсем беспамятный.

Стали с Авраамием о вере говорить. Воспылал в старце глагол, посрамил архиереев и Лигарида, тоже вступившего было в прю. Не ругался, не кричал: Писанием да постановлениями вселенских соборов, кои знал не хуже митрополита газского, забил отступников, будто ангельскими крылами.

Стали спрашивать Авраамия о Федосье Прокопьевне Морозовой — у боярыни старец живал, когда ещё Афанасием прозывался, — опять заголосил о беспамятстве.

Подьячий Тайного приказа заругался:

— Беспамятный! Нам, памятным, разбирать и разбирать, сколько ты наплёл!

Воротились на прежнее, о пустозерском сидельце пытали, о протопопе-расстриге.

— Я отца Аввакума, истинна Христова ученика, — исповедаю, — сказал Авраамий. — Вы все домогаетесь знать, чего ради вопрошаю авву? А сего ради и вопрошаю: хощу от него научитися всякому доброму делу.

Хитря, подьячий стал понуждать Авраамия, чтоб написал челобитную царю о помилованье, руку хотели знать старца.

— Меня Бог помилует! — возразил Авраамий своим терзателям.

Но написал-таки, перепугав владык: «Бедный царь, самодержец отступников. Гнев Божий сниде в державу царствия твоего».

А гнев Божий и впрямь уж посетил Русскую землю: зима стояла жестокая, снег же едва припушил землю. Редко где озимые не побило.

Писулька Авраамия уязвила Алексея Михайловича, да и слова Лигарида тоже были на уме.

Приказал за Башмаковым послать, хоть был он теперь дьяком Посольского приказа. Спросил:

— Дементий Минин, назови человека, кому ехать на Мезень да в Пустозерск, казнить врагов моих. Чтоб ни в чём потачки не было ругателям царского имени.

Дементий Минин засопел, глянул на царя, и царь понял взгляд, шумнул:

— Ты тоже мудрые жалости свои оставь! Коли мне, самодержцу, чего надобно, так надобно.

— В приказе Полтева есть человек, — буркнул Башмаков. — Полуголова Елагин, Иван Кондратьевич...

— А ведь верно! — обрадовался царь. — Елагин в Мезени воеводой был! Всё там знает.

23 февраля, получив в Тайном приказе пятьдесят рублей государева жалованья, отправился Елагин на Мезень исполнять царское повеление.