Владислав Бахревский - Страстотерпцы

— У нас уговор. В один день пострижёмся.

— Накладываю на тебя трёхдневный пост, через три дня приходи.

— Нет, батюшка, — покачал головой Пашков. — Теперь же идём в Чудов...

— Не на конях, чай, скачешь, Афанасий Филиппович!

— На конях, Аввакум. На скорых... Поторопись исполнить пред Богом сказанное... За тобой скоро придут, дорога тебе дальняя. В Пустозерск. Слыхал о таком?

— Не помню.

Стал Аввакум бледен, поглядел на Анастасию Марковну:

— Собирайся, Марковна. — Посмотрел в глаза Пашкову: — Уж не радуешься ли ты, Афанасий Филиппович?

— Радуюсь, Аввакум, но душа моя плачет, Фёкла Симеоновна слезами вся залилась.

...Когда Аввакум воротился из Чудова монастыря, его ждал всё тот же Пётр Михайлович Салтыков.

— Ведено сказать тебе от великого государя. — Салтыков был строг, но говорил без норова. — Власти на тебя жалуются, запустошил ты церкви Божии, а посему отправляйся в ссылку. Велено тебе жить в Пустозерске, где полгода ночь.

— Стало быть, и день на полгода, — сказал Аввакум.

— «Отче наш, иже еси на небесех! — поднимаясь на ноги, захлёбываясь слезами, зарыдал, как малое дитя, Филипп. — Да святится имя Твоё!» Аввакум, батюшка, о тебе Христос сказал: «Да святится имя твоё». Эй! Царёв язык, скажи своему царьку — про Аввакума Христос сказал: «Да святится имя твоё!»

Филиппа перекорчило, рванулся, цепь лопнула, и бедный Салтыков побежал к двери, уроня шапку. Филипп настиг его одним скачком, поднял шапку, подал, кланяясь, тыча левой рукой в сторону Аввакума и жарко шепча:

— Да святится имя... его! Да святится имя... его, перед Господом.

Вечеряли. Слышно было, как ложки черпают сочиво, как рты всхлипывают, как перемалывают горох зубы.

Поели. Поблагодарили Бога за пищу. И все остались за столом, ожидая от главы семейства, что кому скажет делать. Аввакум молчал.

— Батюшка! — упала на колени Агафья. — Сходил бы ты в церковь, к Успению. Царю побегут и скажут, что ты у правила, он и смилостивится. Он отходчивый.

Аввакум устремил на монашенку спокойные, ласковые глаза. Поднял руку, сложив два перста вместе.

— А молиться как прикажешь? По-нашему? По-ихнему?

— Столько давали, а теперь вконец разорят! — тихонько заплакала Фетинья.

Аввакум украдкой поглядел на Анастасию Марковну. Сидела, облокотись спиной о стену, отрешённая.

— Что скажешь, матушка? — спросил Аввакум.

— За нас с тобой, отец, Исус Христос решил.

— Сочиво ныне вкусно было, — сказал Аввакум.

— Вку-у-у-сно! — взревел радостно Филипп.

— Я пойду помолюсь! — соскочил с лавки Фёдор-юродивый.

Опомниться не успели, а он за дверь, да и был таков.

— Пригляди за ним, побереги милого, — сказал Аввакум Агафье, поднялся из-за стола, обнял и поцеловал сыновей, дочерей, домочадиц. — Помолимся, родные. Помолимся, голуби мои.

Часа не минуло, прибежала Агафья, держась за сердце. До того запыхалась, сказать ничего не может. Дали ей водицы, посадили на лавку. Отдышалась, слава Богу.

— Увели Фёдора под белы рученьки в Чудов монастырь. Уж больно шаловал перед царём.

— Толком расскажи! — прикрикнул на Агафью Аввакум. — Юродство — не шалость.

— Шалил Фёдор! Шалил!

— Да как же?

— По-козлиному блеял, норовил боднуть царя.

— Игумна в Чудове избрали вместо Павла?

— Не успели. Павел в Чудове пока живёт, не переехал на Крутицкое подворье.

— Пойду к нему, — сказал Аввакум.

— Павел в Успенском. Где царь, там и Павел.

— В Успенский пойду.

Агриппина уже спешила посох батюшке подать, Иван — скуфью, Анастасия Марковна — большой нагрудный крест.

Затаился опальный дом, ожидая, что будет.

В тот вечер последний раз встретились лицом к лицу царь и Аввакум. Стоял протопоп у левой стены, возле иконы Спаса Златые Власы. Царь пошёл прикладываться к образам, увидел Аввакума, замер. Аввакум же, поклонясь, смотрел на царя, и ни единого слова не дал ему Господь, молчал. Алексей Михайлович Спохватился, поклонился, а пройти мимо не может. Смотрит и молчит. Отвернулся тогда Аввакум, на Спаса устремил глаза, царь тотчас отступил да ещё и стороной прошёл, торопясь.

Наутро в доме Аввакума ждали пристава, но никто не заявился. И на другой день не тронули. На третий — радость: бывший сторож Благовещенской церкви Андрей Самойлов привёл Фёдора. Фёдор смеялся, целовал руки протопопу. Пришлось Андрею рассказать, что да как.

В первую ночь заковали Фёдора, на цепь посадили. Пришли утром, а цепи свёрнуты под головой у блаженного. Спит на цепях, неведомо кем освобождённый.

Послали в хлебню дрова к печи носить. А хлебы только что испекли. Фёдор порты скинул, полез на пышущую жаром печь, сел гузном и давай хлебные крошки подбирать. Монахи ужаснулись, побежали к Павлу. Павел — к царю. Царь тоже чуть не бегом прибежал в монастырь. Монахи, боясь, как бы не оскорбился великий государь видом голого в хлебне, вытащили Фёдора из печи, одели, хлеба дали. Государь благословился у Фёдора и велел отпустить.

Только-только возрадовались домочадцы избавлению блаженного от заточения, пожаловали-таки приставы.

— Поехали, протопоп!

— Одного берёте?

— Отчего одного?! Вытряхайся из Москвы со всем семейством, со всеми своими приживалами.

Был дом полная чаша, да не позволили много взять. Каждому по узлу, по шубе... Три телеги всего дали на ораву Протопопову. Четвёртая для стрельцов.

— Хороший день выбрал царь для нашего изгнания, — сказал Аввакум, усаживаясь перед дальней дорогой. — Усекновение главы пророка, предтечи и крестителя Господня Иоанна. Благослови же нас, великий Отче.

Когда встали, пошли, Анастасия Марковна обернулась на пороге, и сорвалось с губ её горькое слово:

— Господи! Батька Аввакум, так и не было у нас с тобой дома своего. Всякое гнездо наше — перелётное.

— Матушка, о чём горевать? — улыбнулся Аввакум. — Мы все на земле гости. Не здесь наша обитель, не здесь палаты наши узорчатые. Жили в Москве, поживём теперь в Пустозерске. Живут же там люди, своею волей живут.

Провожать батюшку поехал сердобольный сторож Андрей Самойлов. Аж до Холмогор проводил.

Аввакум всего лишь протопоп, с ним проще... Не охладила Сибирь — Ледовитый океан приморозит. А вот как быть с Никоном?

На другой уже день после Симеона Столпника, после празднования Нового года, Алексей Михайлович решал, кому ехать к вселенским патриархам.

Паисий Лигарид присоветовал государю отправить к патриарху константинопольскому Дионисию Стефана Юрьева. Это был грек из свиты Лигарида. Алексей Михайлович согласился, но вместе со Стефаном поехал подьячий Тайного приказа Порфирий Оловянников. К другим патриархам Востока опять послали иеродиакона Мелетия.