Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Въехал гетман в Серпуховские ворота. Поставили его со всею свитой на Посольском дворе. Содержание определили — рубль в день на кушанье, питьё не в счёт. Переяславскому протопопу Григорию Бутовичу, духовнику иноку Гедеону, генеральному обозному Ивану Цесарскому, генеральному судье Петру Забеле, двум генеральным писарям Степану Гречанину, Захару Шикееву да атаману гетманского куреня Кузьме Филиппову и прочим полковникам — по полтине, простым казакам — по пяти алтын.

На другой день гостям показывали Москву, а гости себя показывали.

Народ сбегался толпами, молодицы, глядя на бритобородых, с усищами, бритоголовых, с чупрунами, казаков, ахали. Люди, в военном деле смыслящие, изумлялись богатому оружию простых казаков, казацким ловким зипунам. Запорожцам нравилось красоваться, и Москва нравилась.

Деревянное кружево московских теремов, несчётные купола церквей с золотыми крестами были для казаков и для самого Ивана Мартыновича дивным дивом.

Желябужский проехал с гостями по замоскворецким лугам, где паслись казацкие кони. Город с реки вдвое краше. Но у казаков было иное на уме.

Попросился гетман на Пушечный двор.

— Пушки-то?! — прикинулся простаком ясельничий. — Пушки можно и в Кремле поглядеть.

Показал гостям длинный ряд стволов, поставленных на скате, над садом. Показал большой колокол и повёл на медвежью потеху.

Добрый молодец вошёл в просторную клетку, и к нему одного за другим пустили зверей: первый медведь был медведь, второй — большой медведь, третий — медведище. У бойца рогатина да нож. Управился.

Казаки, разглядывая медвежатника, только чубами трясли. Спрашивали, как зовут.

— Иван сын Меркурьев, — отвечал медвежатник. Ростом невелик, на вид простоват.

— Сколько лет тебе? — спросил гетман.

— Сорок с годом.

— Мне ровесник! Как же ты не боишься?

— Боюсь! Как его не бояться? Третий на башку меня был выше. Дело уж такое. Царя тешить, царёвых гостей.

— Неужто ни разу не попадался под лапу?

— Под лапу — нет. Попадись — изувечит. Ломаться — ломались. Сила на силу.

— И всякий раз твоя брала?

— Моя. Ныне уж не борюсь. А по молодости схватывался. Уж как обнимет — в глазах темно. Бог, однако, помогал.

Иван Мартынович снял с пальца перстень, взял медвежатника за руку и опять удивился:

— Рука-то маленькая! Где же сила твоя помещается?

Желябужский хмыкнул, дал медвежатнику медный старый ефимок.

— Окажи гостям уважение.

Меркулов виновато улыбнулся, повертел ефимок в пальцах, сдавил, потискал — получилась крошечная чарочка.

— Вот тебе мой перстень! — обнял гетман Ивана. — Подари мне своё рукодельице.

У казаков, стоявших вокруг медвежатника, осанки убыло: Москва, может, и дикая, но такой потехи вовек не позабудешь. Вон их сколько, москалей. Не больно собою видные, да ведь и медвежатник не ахти плечами-то казист.

Через день по прибытии царь позвал Брюховецкого и его полковников к руке.

Гетман Алексею Михайловичу пришёлся по душе: кареглазый, статный, лицо весёлое, усы и брови шёлковые, чёрные. Даже лысый череп не портил.

Подарки гетмана оказались просты: медная пушка, взятая в бою у наказного атамана, изменника Яненка, и его же серебряная булава, сорок волов, жеребец арабских кровей.

Великий государь спросил гетмана о здоровье, допустил казаков к руке, наградил соболями.

На том церемонии кончились, и уже 14 сентября пошли долгие упрямые споры о статьях договора. Судьёй в Малороссийском приказе был боярин Пётр Михайлович Салтыков. В обхождении ласковый, но в государевых делах — кремень.

Однажды во время вечерни гетманову духовнику Гедеону передали для Брюховецкого письмо патриарха Никона. Святейший благословлял гетмана, его полковников и всё Войско Запорожское. Просил пожаловать в Воскресенский монастырь, помолиться в Новом Иерусалиме. Посланец Никона шепнул Гедеону, что ему есть что сказать гетману и на словах.

Брюховецкий хоть и боялся царских соглядатаев, но рискнул. Монаху передали казацкое платье, провели в покои гетмана незамеченным.

Собрание многого стоило: епископ Мстиславский и оршанский Мефодий, бывший по весне в Москве, просил великого государя ради устроения прочного мира на Украине брать денежные сборы с городов в свою царскую казну. Гетман деньги городов тратит на одних казаков, города же хотят иметь крепкую надежду на царя. Собирать деньги должны царские воеводы под наблюдением выборных из местных жителей, а потому надо во все города послать воевод с ратными людьми.

Передал посланец и наитайнейшую просьбу: пусть гетман возьмёт с собой в Малороссию племянника святейшего Федота Марисова, из Малороссии Федоту ехать в Константинополь.

— Взять с собой никого нельзя, — ответил гетман. — Государевы люди знают, сколько прибыло. Поехать к его святейшеству тоже не могу, но казаки не забыли ласку святейшего, за благословением пошлю полковника Давыдовича.

Про себя же Иван Мартынович подумал: «Поганец Мефодий! Обойду я тебя, поганец!»

И на другой день ударил челом: пожалуй, царь-батюшка, прикажи брать с украинских городов все доходы и сборы в свою казну да пошли во все города своих царских воевод с ратными людьми.

Алексей Михайлович челобитье принял, послал к гетману Дементия Башмакова сказать похвалу за усердие и повелел о всех делах написать статьи.

Вцепились дьяки в гетмана, как собаки. В генеральных писарях люди служат ловкие, уклончивые, но ни обмануть, ни объехать царских думных людей не сумели.

Самая грустная для Брюховецкого оказалась первая статья: в государеву казну идут сборы денежные и неденежные, и не только с горожан, но и с поселян, с кабаков, с мельниц, таможенные взимания с иноземных купцов, медовая дань.

Вторая статья подтвердила казацкие права и вольности, но третья обязала будущих гетманов являться в Москву принимать булаву и войсковое знамя из государевых рук.

Четвёртая статья была о киевском митрополите. Владыка должен быть русским, его ставит на митрополию московский патриарх.

Следующие статьи называли города, где будут сидеть московские воеводы, определяли численность царского войска, отводили Лохвицы и Ромены под постой арматы — пушек и пушкарей. Московским ратникам запрещалось сбывать фальшивые и воровские деньги. Последняя статья обязывала царских воевод, стрельцов, солдат не называть казаков изменниками.

Царь не принял четвёртой статьи, о митрополите. Украинская митрополия входила в константинопольский патриархат, и вопрос о митрополите требовал ссылок и переговоров с Царьградом.

Угодил Иван Мартынович Алексею Михайловичу, но на его хохляцком утином носу уже лоснилась новая, вскочившая, как прыщ, хитрость. Подавая Петру Михайловичу Салтыкову подписанные статьи, ударил челом: