Станислав Десятсков - Верховники

Время, которое после Петра I в России тянулось с покорной медлительностью долгой зимы, ныне мчалось, подгоняемое стремительными прожектами, диковинными слухами, небывалыми разговорами.

Его неспешная обыкновенность была нарушена, и если ранее послу достаточно было побывать при дворе, чтобы узнать самые последние новости, теперь, когда дворца, в сущности, не было, а были лишь огромные дворцовые помещения, охраняемые безучастными лакеями, анфилады пустующих блестящих залов, по которым громко стучали красными каблучками встревоженные камергеры с как бы изумлёнными лицами и жестами сумасшедших стариков из комических итальянских опер, — герцогу де Лириа приходилось бывать на самых неожиданных собраниях, точнее сборищах, политических заговорщиков, где знатные вельможи сидели вперемежку с самой захудалой шляхтой, выбивающейся из подлого сословия только через собственную смелость и достоинства.

Москва, казалось, разучилась спать в эти долгие январские и февральские ночи 1730 года. Де Лириа невольно вспомнились рассказы про взбудораженный Лондон накануне славного переворота 1688 года, который принудил его деда, короля Иакова, бежать во Францию [74] ...накануне славного переворота 1688года, который принудил его деда, короля Иакова, бежать во Францию. — Английский король Яков II Стюарт был низложен в результате государственного переворота («Славной революции») 1688—1689 гг. . Но в письмах в Мадрид герцог соблюдал дипломатическую сдержанность. Он выступал в них лишь холодным, безучастным зрителем политического спектакля, разыгрываемого в Москве.

Де Лириа задумался над депешей. Голицын! Старик раздражал многих. Виной тому его гордость. Да-да, именно гордость и несносное тщеславие. И в то же время ум. Отточенный, сухой, скорее французский, нежели русский ум. Де Лириа встал, насвистывая, подошёл к окну: ночь, глухая вьюжная ночь! Где-то совсем рядом ледяной океан: миллионы ледяных миль и никакой жизни. Но что это — мелькают фонари, слышно, как скрипят полозья карет. Одна, другая. Опять где-то политичный съезд. Не странно ли, что один человек, опередивший своих соотечественников на десятки лет, может вызвать такое замешательство в необъятном государстве? Само собой, оттого, что у него власть.

Да, старый Голицын долго ждал своей счастливой минуты. Вспомнилось его сияющее, помолодевшее лицо на сегодняшнем собрании первых вельмож империи в Кремле. Верховный тайный совет созвал Сенат, генералитет, первенствующих духовных и гражданских особ. Герцог, получивший приглашение через Ивана Долгорукого, с любопытством всматривался в эти бритые важные лица. И на всех читал страх и сомнение.

Все тревожно перешёптывались, с опаской поглядывали в тёмные коридоры, в которых Михайло Голицын расставил драгунские караулы. Совещание не дворцовое, а государственное, посему и караулы стоят не гвардейские, а армейские — с усмешкой разъясняли караульные офицеры. Вельможи понимающе перемигивались, вздыхали: с гвардией было бы оно спокойнее — там их сыновья, родная кровь.

Из потаённой двери один за другим вошли в залу верховники. Сели в ряд за длинный зелёный стол. Лица у верховников помятые, усталые. Один Дмитрий Голицын так и светился.

«А Остерман? Остермана-то нет, — прокатилось по залу. — Болен?»

— Болезни Андрея Ивановича — верный знак перемен. — Священник, сидевший рядом с де Лириа, рассмеялся.

Де Лириа немного знал, а более слышал о нём: преосвященный Феофан Прокопович.

Феофан также узнал герцога, нагнулся к нему, прошептал:

— Государыня поспешает в Москву!

Де Лириа усмехнулся, вспомнив эту нежданную откровенность первосвященника. Впрочем, такое доверие со стороны горячего прозелита [75] Прозелит — новообращенный в какую-либо веру, новокрещёный. самодержавной фракции вполне понятно — почти все послы в Москве, за исключением датского, стояли за сохранение самодержавства в Российских Европиях. Откуда Прокоповичу было знать подлинные помыслы и ночные размышления испанского гранда. Де Лириа тогда ещё раз обвёл лица верховников: вялые, сонные, усталые. Говорили, что они днями не выходили из своей каморы, все заседают. Только оба фельдмаршала сохраняли решительное выражение.

Секретарь Верховного тайного совета Степанов тусклым канцелярским голосом сообщил собранию, что государыня Анна Иоанновна принимает власть на известных условиях. После чего тем же унылым и однообразным голосом зачитал письмо Анны и текст кондиций.

Собравшиеся молчали. Де Лириа казалось, что все были поражены не столько самими пунктами (последние были давно всем известны), а тем тоном, в каком были составлены кондиции.

«А буде чего по сему обещанию не исполню и не выдержу, то лишена буду короны Российской».

Даже Степанов, казалось, осознал всю дерзость подобного обращения с императрицей и прочитал эту фразу не без дрожи в голосе. «По сему обещаю всё без всякого изъятия содержать. Анна», — закончил он чтение и с видимым испугом оглядел собравшихся, точно только сейчас до него дошла вся необычайность прочитанных бумаг, ещё вчера аккуратно проштемпелёванных и записанных им в конторскую книгу Верховного тайного совета. Общее молчание собрания, казалось, придавило верховников. Де Лириа видел, как побледнели они, точно только сейчас поняли, что, заботясь о собственных интересах, неожиданно свершили нечто большое и великое — замахнулись на самодержавие в Российской империи.

Как ни раздражал де Лириа князь Дмитрий, его поведение на сем политическом совете вызывало невольное восхищение. Старый Голицын, единственный среди всех этих знатных особ, имел твёрдую цель, касающуюся всего государства, и уже это ставило его выше всех этих корыстных людишек, с ужасом внимающих вести о неведомых им политических свободах.

Презрительно оттопырив нижнюю губу, Голицын оглядел собрание и не без насмешки проговорил:

— Видите, господа, как милостива государыня! — Старик выпрямился во весь рост, и в этот момент не только де Лириа, но и всему собранию показался необычайно помолодевшим. — И каковое мы от неё надеялись, — произнёс он скрипучим язвительным голосом, — таковое она и оказала отечеству благодеяние. Отныне, — голос Голицына стал высок и резок, — отныне свободная и цветущая Россия будет. — Он обводил глазами собрание, и те, кто встречался с его взглядом, не выдерживали лихорадочного блеска серо-зелёных, таких ещё молодых глаз.

— Пускай наговорится до сытости, — наклонился к де Лириа Прокопович. — Вот увидите, ваша светлость, всё равно никто не молвит ни единого слова.