Валерий Замыслов - Ростов Великий

Владимир поднимал крышку того или иного блюда и предлагал:

— Может, жареного лебедя или осетринки, или кусочек мяса под чабером? Всё сочно, духовито, с пылу — жару, само в рот просится. Я, извини, ладушка, с дороги проголодался, откушаю и тебе советую. Ну, хоть самую малость.

— Откушаю, князь, — всё также тихо и робко молвила Олеся, и потянулась за румяным яблочком.

— Да разве с этого пир начинают? — улыбнулся Владимир. — Вот ты глянь на меня, — и князь принялся за сочный, поджаристый кусок мяса, запивая его хмельным медом.

— Принимайся и ты, ладушка.

Но Олеся, кроме яблочка, ни к чему больше не притронулась..

— Еще раз прости меня, князь. Ничегошеньки не хочу! Лишь одна у меня думка.

Владимир, выпив чашу меду, заметно осмелел, смущение его улетучилось. Он подсел к Олесе и спросил:

— И что за думка у нашей ладушки?

Олеся подняла на князя свои прекрасные, но печальные глаза, скорбно вздохнула и молвила:

— Ведь сын у меня, князь, любый Никитушка. Один он теперь, без своей маменьки. Душой извелась.

— Ведаю о твоем сыне.

— Что с ним? Где он? — встрепенулась Олеся.

— Не пугайся, ладушка. За сыном твоим жена кузнеца приглядывает.

— Да он же совсем махонький. Ему мать нужна. Мать!

Слезы покатились из глаз Олеси. Она опустилась на колени и, с мольбой в голосе, попросила:

— Ты сказывал, милостивый князь, что подумаешь о моей беде.

— Встань, встань, ладушка!.. Ну, не плачь же, Господи!

Олеся поднялась. Владимир положил ладони на ее плечи, заглянул в ее лучистые, бездонные глаза с пушистыми, иссиня-черными бровями и…задохнулся от переполнивших его чувств.

— Я уже подумал о твоей беде, Олеся. Тотчас прикажу доставить к тебе Никитушку.

— Правда? — встрепенулась девушка.

— Слово князя, ладушка.

Олеся, в порыве благодарности, уткнулась лицом в грудь рослого Владимира, радостно зашептала:

— Спасибо тебе, милостивый князь, спасибо!

А Владимир гладил рукой ее роскошные волосы, чувствовал ее гибкое, упругое тело и счастливо вздыхал, стараясь продлить упоительные минуты. Какое же это блаженство держать в объятиях эту дивную девушку!

Владимир наклонился и попытался поцеловать Олесю в губы, но та мягко выскользнула из его рук.

— Не надо, не надо, князь.

И он послушался, уловив испуг в ее глазах.

— Не буду, ладушка. Я ж норовил, как лучше, прости…

Князь еще раз окинул девушку ласковым, нежным взором и пошел к двери. Обернулся и весело молвил:

— Я за Никитушкой. Жди!

На дворе толпились слуги боярина Чертка. Они ждали нового приказа князя. Он же, пребывая в приподнятом, радужном настроении, повелел:

— В тереме добрый стол накрыт. Потрапезуйте. Я же скоро вернусь.

Молодой гридень — стремянный подвел князю чубарого коня. Владимир пружинисто взметнул на богато украшенное седло, слегка огрел коня плеткой, гикнул и стрелой помчал вдоль бора по зеленому лугу. Его душа пела. Он впервые по настоящему влюбился, влюбился безоглядно. «Олеся, Олеся!» — неотрывно звучало в его голове.

Набольший купец Ростова Великого Глеб Митрофаныч Якурин славился не только своими высокими нарядными хоромами, но и двумя богатыми дворами — псарным и сокольим. Нет, он не считался заядлым охотником, и никогда к этому не стремился, но Глеб Митрофаныч, ведая, как увлекаются псовой охотой и соколиной «потехой» князь и его бояре, решил извлечь из своих дворов немалую выгоду. Он принялся разводить редкие породы собак и сокольих птиц, кои были редкостью не только у великих князей, но и у иноземных властителей. Он не жалел никаких денег, хорошо зная, что они окупятся сторицей. Его щенки и птенцы, из коих потом вырастут отменные для охоты псы, кречеты, беркуты и соколы, принесут такую мошну, что другим купцам и во сне не пригрезится.

Так и получилось. Князь Василько Константиныч, изведав о необыкновенных псах и ловчих птицах, сам приехал на дворы купца Якурина. Как увидел, аж глаза загорелись.

— Да это же камский беркут! Я видел его лишь однажды у Михайлы Черниговского. С одного удара сей огромный орел сразил дикую лошадь. Каков красавец!

— Сей беркут, князь, бьет сайгу и лисицу, волка и оленя, — подсказал было Глеб Митрофаныч.

— Да ведаю, ведаю! — восхищенно поглядывая на могучую птицу, произнес князь. — Сколько золотых гривен запросишь, купец, за сего беркута?

Глеб Митрофаныч степенно кашлянул в черную, осанистую бороду. Рябое, толстогубое лицо его слегка порозовело. Вот и настал его благодатный час!

— Не всё измеряется деньгами, князь. Твоё радение о купцах ростовских куда дороже сей птицы…Прими в дар беркута.

Княжья свита ахнула: щедрый подарок преподносит хитроумный купец! Ростом не так уж и велик, но далеко глядит.

Василько Константиныч расчувствовался, обнял кряжистого купца за дюжие плечи.

— Порадовал ты меня. Отныне в большом долгу перед тобой, Глеб Митрофаныч.

Отстранился от купца и, еще раз полюбовался сокольничим двором.

— Кто ж у тебя тут за всем приглядывает?

Купец указал рукой в сторону приземистого, рябого парня в льняной рубахе.

— То Влас — сын мой. День и ночь тут пропадает. Все птичьи повадки на зубок ведает, сам и к руке приручает. В этом деле он у меня горазд.

— А ну подойди ближе, — молвил князь.

Влас, явно робея, подошел. От волнения рябое лицо его покрылось капельками пота. Первый раз в жизни он стоял перед самим князем.

— Хочешь пойти ко мне сокольничим?

Влас захлопал глазами и раскрыл от удивленья рот: быть княжьим сокольничим — большая честь.

Боярин Воислав Добрынич слегка подтолкнул купецкого сына.

— Чего губами шлепаешь? Аль сокольничим быть не хочешь? Отвечай князю.

— Хочу. Еще как хочу!

Василько улыбнулся и хлопнул жесткой, тяжелой ладонью Власа по плечу.

— Завтра же придешь на княжеский двор.

— Приду, милостивый князь, — отошел от страха Влас. — А беркута ныне же в клетке привезу.

С того дня купец Глеб Якурин заметно пошел в гору, калита его еще больше потяжелела: за «якуринскими» псами и соколами повалили бояре и княжьи мужи — с ловчими, доезжачими и выжлятниками. Зело доволен был купец своим промыслом! Да и Влас его оправдал надежды. Хоть и был недалек умом, но в сокольничих делах ему не было равных. Князь Василько Константиныч брал его на каждую охоту.

Гордо ходил по Ростову Глеб Якурин, казалось, ничто не омрачало его душу. Он — набольший купец, ни славы, ни денег ему не занимать. Чего еще надо? Ныне жить да богатеть, да спереди горбатеть, и на чернь свысока поглядывать. Простолюдину же никогда до него не дотянуться. Воистину: свинье коню и рылом под хвост не достать. Да что там чернь! Любой купец перед Глебом Якуриным (кой в княжеский терем вхож) ныне шапку ломает…Впрочем, не любой. Василий Богданов уж куда как холоден, при встрече даже головой не кивнет. А с чего бы ему чваниться, когда сам по уши в сраме, как в говне увяз. Родная дочь, плюнув на отца и мать, из родительского дома бежала. И с кем? С простолюдином, ямщиком, пропахшим конским потом и навозом. Сбежала, как последняя гулящая девка. Такой срам купцу Богданову век не отмыть, и в торговых делах ему никогда не достать Глеба Якурина. И помышлять о том нечего: из дуги оглобли не сделаешь. А Васька все-таки помышляет, хоть и в позоре, но торгует бойко, по многим городам за товаром шастает. Но как не суетись, Васька, не угнаться тебе за самым именитым купцом… А дочку свою, ты, кажись, окончательно потерял. Целый год — ни слуху, ни духу. Девка, ямщичья подстилка!