Валерий Замыслов - Ростов Великий

Верили также, что в конюшнях всегда поселяется черт, а поэтому никогда нельзя входить в нее с горящим фонарем или свечой, и никогда нельзя свистеть, дабы не обозлить черта, кой в отместку может замучить лошадей.

Еще перед тем, как возводить тын и амбар, купец Богданов учинил Сидорке тщательную проверку.

— Житницы ране рубил?

— Доводилось, Василь Демьяныч.

— И какой она должна быть?

— Обижаешь, купец, — нахмурился Сидорка.

— Ты уж не серчай, плотник, но у меня в амбаре будет хлеб лежать, а не кадушка с грибами. Хлеб! А я не шибко в плотницких делах кумекаю. Уж поведай мне, Христа ради.

— Хитришь, Василий Демьяныч. Ну да Бог с тобой… Дабы лучше хлеб сохранить, житница должна быть холодной, сухой и хорошо проветриваемой.

— Так-так, плотник. Поближе к саду будешь ставить, чтоб подальше от глаз воровских?

— Зачем же подле сада? Тогда прохлады в житнице не будет. Ставить надо на открытом месте, дверями и оконцами на север.

— Ишь ты, — крутнул головой купец. — А насчет сухого амбара мне тужить не надо. Лес я еще с зимы заготовил. Холопы давно ошкурили и высушили. Вам токмо напилить по размеру, вырубить пазы и складывать венец к венцу.

— И всё? — хитровато прищурился на купца Сидорка.

— И всё.

— Ну и пропал твой хлеб, Василь Демьяныч. В три месяца отсыреет.

— Да ну! — простодушно уставился на древодела Богданов.

— Вот те и ну, — усмехнулся Сидорка. — Амбар надо приподнять на два аршина над землей, и учинить всё так, чтобы хлеб в сусеках, упаси Бог, не касался наружных стен. Вот тогда-то он будет лежать в сухости.

— Ишь ты. А я и не ведал, — с лукавинкой молвил купец. — Ну а что надо делать для проветривания?

Лукавинка в глазах купца не осталась без внимания Сидорки.

— Буде насмешничать, Василь Демьяныч. Всё-то ты ведаешь.

— А я, толкую, не горазд в оном деле. Дале рассказывай.

— Слушай, коль не надоело, но боле не перебивай. Дабы жито проветривалось, надо проложить сквозь сусеков дощатые трубы с просверленными стенками, концы коих должны выходить в отверстия, сделанные уже в наружных стенках. Отверстия эти скошены вниз, к наружу — для защиты от дождя, и имеют, кроме того, задвижки. В потолке также надобно учинить вытяжные трубы. Дверь должна быть значительных размеров: около одной сажени шириной и три с половиной аршина высотой. Кроме наружной двери, потребуется и внутренняя, решетчатая, коя закрывает амбар при проветривании. Закрома же надо уладить так, чтобы хлеб насыпался сверху, а выбирался снизу, с помощью отверстий с лоточками, кои будут сделаны у дна сусеков, и закрываться задвижками. При таком устройстве зерно долго не залёживается, ибо сперва выбирается то, кое было раньше насыпано. Кроме того, опускаясь при выборке вниз, оно пересыпается и проветривается. Дно сусеков следует приподнять над полом вершков на десять…

Сидорка еще долго рассказывал, а Василий Демьяныч степенно кивал головой и думал:

«Башковитый плотник. Ставил житницы. Теперь можно за хлебушек не беспокоиться».

Когда, наконец, Сидорка закончил, купец благодарно молвил:

— Спасибо за урок, древодел. На всю жизнь запомню.

А Сидорка, всё также хитровато прищурясь и сдвинув на потылицу войлочный колпак, произнес:

— Не худо бы, Василь Демьяныч, перед зачином амбара артель чарочкой попотчевать, дабы житница века стояла.

— Попотчую, — коротко пообещал купец.

И вот настал день, когда плотники завершили работу над частоколом и перешли к зачину житницы. Усевшись на заготовленные бревна, древоделы поглядывали на высокое крыльцо купеческого терема, ожидая выхода Василия Демьяныча. Сейчас купец подойдет к артели и радушно молвит:

— Пожалуйте к столу, древоделы. Испейте доброго вина перед зачином.

Но купец так и не вышел.

— Неуж пожадничал? — вопросительно глянул на большака Луконя.

— Непонятно, мужики. Богданов, кажись, не из тех людей, кои слово свое рушат. Поди, запамятовал, — молвил Сидорка.

— Да вон Харитонка показался. Сейчас к столу кликнет, — заулыбался Луконя.

Но Харитонка и не думал подходить к артели. Он торопко шел к воротам тына.

— Погодь, милок! — окликнул холопа Сидорка. — Разговор к тебе есть.

Но Харитонка артель огорчил:

— Ничего не ведаю, мужики. Василь Демьяныча в тереме нет.

— Да где ж он?

— К епископу Кириллу спозаранку ушел.

Мужики приуныли. Вот тебе и Василь Демьяныч! Не ожидали.

— А ты куда поспешаешь? — спросил Сидорка

— Да я энто… Дела у меня энто… Дела, мужики.

— Буде губами шлепать. Аль чего случилось?

— А-а, — кисло махнул рукой Харитонка и побежал к воротам.

Лазутка проводил холопа тревожными глазами. Что-то неладное происходит в тереме Богданова. Сам купец спозаранку к владыке ушел, а теперь вот и холоп куда-то заспешил. Уж не с Олесей ли какая беда? Господи, терем совсем близко, а не войдешь и не спросишь… А может, войти, пока хозяина в доме нет?

Сидорка увидел напряженное лицо Лазутки и, как можно спокойней, молвил:

— Ладно, мужики. Обойдемся без зачинной чарки. С окончаньем пображничаем. Давайте-ка за топоры.

На сей раз Лазутка трудился без всякой охоты. Он то и дело поглядывал на терем, всё еще робко надеясь, что Олеся покажется во дворе.

— Ты чего, Немтырь, как сонная муха? Пошевеливайся!

Лазутку охватила злость — на свою беспомощность, на купца, заточившего в тереме свою дочь, на неведение, кое хуже смерти. И он, весь осыпанный смолистой щепой, так «пошевелился», так яро загулял по пазу бревна топором, что конец венца отвалился.

— Очумел, Немтырь! — осерчал Луконя. — Готовое бревно загубил.

Большак решил всё свести на шутку:

— Это он, мужики, на купца озлился. Чарку не поднес — вот и пошел топором махать. Винцо мой свояк жуть как уважает. Братину за один присест вылакает.

— Такой верзила вылакает. И все ж горяч, никак, твой свояк, Сидорка. Речами тих да сердцем лих.

Лазутка с трудом взял себя в руки, однако, рубил пазы, стиснув зубы.

Василий Демьяныч подошел к артели лишь на другое утро. Повинился:

— Простите меня, мужики. Совсем за делами запамятовал.

— Да мы не в обиде, Василь Демьяныч. С кем не бывает, — благодушно молвил Сидорка.

— Вот и добро. Прошу к столу, в подызбицу.

— Благодарствуем, хозяин. Чарочка не помешает, — повеселел Луконя.

Лазутка старался на купца не глядеть, а вот Сидорке бросилось в глаза, как еще больше осунулось, и поблекло лицо Богданова.

«Что-то его мучает, — невольно подумал он. — Неужто так из-за дочки убивается? Крепко же его родное чадо подкосило. А может, самого какая-нибудь хворь одолела? Здоровье приходит годами, а уходит часами. Цветущий купец на глазах меркнет».

Стол, накрытый белой льняной скатертью, был уставлен снедью и питиями.