Валерий Замыслов - Иван Сусанин

На восьмой день к Грязнову пришли пронырливые приказные крючки и доложили:

— Не сыскали вины на боярине Ошанине. Вся казна, Василь Григорич, должна быть у Давыда.

Грязнова оторопь взяла. Что ни живет на свете, но такого беспорочного боярина он не ведал. Мужиков в три погибели ярмит (да и где их не ярмят?), но кормится одним жалованьем владыки. То-то он его, Грязнова, не испугался, то-то все дни покоен. А ведь помышлял Ошанина изрядно уличить, и дабы о том царя не извещать, мыслил с боярина большой куш сорвать. Не выгорело! Чист Ошанин, ключ родниковый. Ай да Юрий Петрович!.. Но не всё еще потеряно. Надо владыку Никандра тряхнуть: казна-то к нему перешла. Громадная казна! Царь Иван Васильевич на Ливонскую войну денег просил, а Давыд всё прибеднялся, малым отделывался. В гневе будет великий государь. Надо с Никандром хитроумно потолковать. Коль тот захочет владычную казну у себя оставить, пусть раскошелится. Он, Грязной, не дурак, чтоб от больших денег уходить. Никандр же — не Давыд. Мыслит новые храмы и монастыри в Ростове Великом возвести. Немало денег понадобится.

Разговор с архиепископом состоялся на другой же день. Никандр встретил царева опричника прохладно:

— Никто не волен проверять казну епархии, опричь самого архиерея.

— Даже по указу царя?

— Никогда того не было, сын мой, чтобы государь покушался на церковные деньги. Покажи грамоту, где бы о том было указано.

Но Васька — тертый калач. Решил взять Никандра на испуг:

— Царю с грамотами возиться недосуг. На словах передал, дабы я воровство антихриста Давыда уличил. И я его уличил. Огромадные богатства ростовский архиерей имел. На Ливонскую же войну малую толику кидал, как голую кость собаке. Не тебе сказывать, владыка, что государь наш зело грозен, когда его обманывают. Так недолго и в опалу угодить.

На угрозливые Васькины слова владыка ответил сурово:

— Не тебе, сын мой, архиереев судить. Ныне Давыд свои грехи в монастыре замаливает, но так Богу было угодно… Царю же поведай: Ростовская епархия, коль Отечеству иноверец угрожает, казны своей не пожалеет. Ступай, сыне!

Глаза владыки были строги и повелительны, от них веяло такой внушительной силой, что Васька отступил. Уже в сенях опомнился:

«А казну-то я так и не оглядел».

Но вернуться под хмурые очи Никандра ему не пожелалось. Этот суровый поп и под саблей ничего ему не покажет. Да и бес с ним! Свое дело он, Грязной, исполнил. Владычный боярин чист, не жульничал, все пошлины Давыду вручал, а вот куда девал деньги сам архимандрит — дело темное. То ли половину себе присвоил, то ли в епаршей казне оставил. Разберись тут! Он, Васька, и в самом деле не имел права пересчитывать рубли Давыда. Царь его крепко наказал, а новый архиепископ ныне от пожертвований на Ливонскую войну не отмахнется. Сей поп не дурак. Он-то хорошо уразумел, что царю станет известно о несметных богатствах епархии, тотчас немалый куш отвалит.

Васька успокоился. Одно худо: не погрел руки. Но не все еще потеряно. Будет в его калите зело весомая денежка. Только надо похитрее дельце обстряпать.

На службе у воеводы Сеитова было куда повадней. У архиепископа Иванка чуял себя скованно: не привык он среди церковных людей жить. Дело ли — денно и нощно Давыда караулить и всюду за ним мотаться? Маята! Владыке Никандру Иванка никак не понадобился. Не ищет. Вот и, слава Богу.

Третьяк Федорович не обманул: и жалованье наперед выдал и с избой помог. Позвал Иванку, спросил:

— Где желаешь двор ставить?

— Да мне бы в слободе, воевода. И хорошо бы огородишко был, дабы мать моя и жена на грядках копошились. Докука им без земли.

Сеитов головой покачал.

— Охота тебе в тягло залезать. Я ж тебя в послужильцы беру. Поставил бы тебе обельный двор, и никакого тягла. На посаде же дармовой земли не бывает. Придется тебе за огородишко подати и пошлины платить.

— С жалованья твоего, воевода. Нельзя нам без землицы.

— А ты и впрямь странный. Ну да ладно. Будет твоей семье огородишко. С Земским старостой потолкую, выделит. Сам же — лишь мою службу ведай. У меня всяких дел невпроворот. А дабы избу долго не рубить, кликну плотничью артель. За два дня добрый двор поставят.

— Одним махом?

— Аль в диковинку, Иванка? В Москве не бывал. Там и не перечесть сколь было пожаров. Все улицы выгорали. Отстройся-ка заново! Вот плотники издавна и смекнули: стали изготовлять готовые сборные дома на Трубе.

— На трубе?

— Не о том подумал, Иванка, — улыбнулся Сеитов. — В глухой башне Белого города Москвы есть широкое отверстие, перегороженное железной решеткой. Через отверстие же протекает река Неглинная. Вот сие место москвитяне и прозвали «Трубой» или Трубной площадью. И Ростов Великий горазд на пожары. Местные плотники решили от Москвы не отставать. На Чудском конце срубы готовят. Там и сосновый лес под боком. Бревна для стен — в обхват до аршина. Добрая изба получается, кою легко быстро собрать и разобрать. И печника тебе толкового подберу. Зазорно воеводскому послужильцу в черной избе жить. Будет у тебя белая изба. Так что, готовь новоселье!

— Благодарствую, воевода, — поклонился Иванка. — Не ведаю, как с тобой расплачиваться стану.

— Доброй службой, детинушка.

Вскоре появилась у Иванки и новая белая изба с повалушей, и дворик для коня, и колодезь с журавлем, и баня-мыленка, и землица за двором.

Сусанна и Настенка не могли нарадоваться. Иванка же особой отрады не выказывал. Нет, нет, да и почнет его грызть невеселая думка. За последнюю пору манна с небес сыплется. То владыка Давыд на сытые харчи к себе позвал, то вдруг воеводе изрядно поглянулся. Ишь, какой добрый двор отгрохал! И кому? Беглому оратаю, о коем на селе думают, что тот сбежал в Дикое Поле. Как по сказке всё навалилось. Шел за сохой мужик и вдруг на скатерть-самобранку набрел. Но такого в жизни не бывает, а потому и смутная тревога на сердце. Ранее кусок хлеба своим горбом доставался, а ныне уж слишком легко, из господских рук, к чему он, Иванка, никогда и свыкнуться не сможет. Так что же? На село, к приказчику Бориса Годунова возвращаться?.. Никак не годится. Беглому одна участь — ременная плеть, коя всю кожу до костей сдерет, либо — студеный поруб [137] Поруб — сруб, врытый в землю, служащий для тюремного заточения. , где и околеть недолго. Баре беглых не жалуют, до смерти могут извести, дабы другие мужики о бегстве не помышляли… Вспять ходу нет, но и безделье не слишком тешит.

Иванка, привыкший к бесконечной мужичьей работе, господскую службу окрестил праздным «бездельем». Поехал воевода город осматривать — и ты с ним, приказал кого-то в Приказную избу доставить — доставь, отправился зайцев травить — и ты становись в охотники… Да ужели то работа? Ничегонеделание! Но воевода без послужильцев не может: чин того требует. Свыкаться надо, Иванка.