Валерий Замыслов - Иван Сусанин

Сусанин метнулся к лихим с длинной суковатой орясиной, коя была крепка и увесиста.

Лешак, орудовавший дубиной впереди ватаги, ничего не мог осмыслить, когда услышал позади себя дикие вопли. На миг оглянулся и увидел, как дюжий мужик валит орясиной соватажников. Черепа трещат. Другие разбойники успели отпрянуть в стороны.

— Смять, смять его! — заорал лешак, и запоздало почувствовал, как орясина прошлась по его плечу. Рухнул наземь и бешеные глаза его содрогнулись от страха: пожилой мужичина направил в его сторону пистоль.

— Не убивай, — прохрипел Лешак. — Я прикажу ватаге разойтись.

Сусанин глянул на Ивана Васильевича, кой стоял с окровавленной саблей и от коего так и не отскочили разбойники, увидев поверженного атамана.

— Не стреляй. Пусть уходят.

Лешак с трудом поднялся, зло глянул на обидчика с пистолем, и все тем же хриплым голосом произнес:

— Всем вспять. Павших заберите.

Тяжело, с перекошенным от боли лицом возвращался Лешак с разбойниками к изгибу дороги, держась за повисшую плетью руку. Едва ли ее теперь выправит костоправ.

Иван Осипович заспешил в лес, окликнул:

— Ксения Ивановна!

Та немедля отозвалась. Вышла к старосте с сыном, кой все еще продолжал плакать.

— Ну, чего ты так перепугался, боярич, а?

Вскинул мальчонку на руки, прижал к груди, и боярич доверчиво обвил его шею ручонками.

— Теперь все ладно. Дедушка тебя ждет.

— Дедушка? Хочу к дедушке.

Сусанин так и вышел к возку с бояричем на руках.

Бог не только милует, но и испытывает, порой сурово и тяжело. В народе всё последние годы не прекращали ходить слухи, что Борис Годунов убил царевича Дмитрия. Тот-де всячески открещивался, но народ не уставал твердить:

«Которая рука крест кладет, та и нож точит».

Дьявол, говорит летописец, вложил Борису мысль все знать, что ни делается в Московском государстве. Думал он об этом много, как бы и от кого все изведать, и остановился на том, что кроме боярских холопов, изведать больше не от кого. С кого начать? Да, пожалуй, с князя Федора Шестунова, доброхота бояр Романовых.

Тайные соглядатаи Годунова вышли на словоохотного холопа Воинку. Тот поведал, что князь Федор Дмитриевич Шестунов частенько наведывается к Романовым, никак чего-то оба замышляют, но чего — холоп не знает. Но этого Годунову было достаточно, дабы положить начало доносам. Шестунова пока оставили в покое, а Воинку выставили перед Челобитным приказом на площади и перед всем честным народом огласили его службу и раденье, объявив, что царь жалует ему поместье, и велит ему служить в детях боярских.

И что тут началось! «Это поощрение произвело страшное действие: холопы начали умышлять всякое зло над своими господами». Сговаривались по пять-шесть человек, из коих один шел доносить, другие становились послухами.

И вновь посыпались от царя деньги и поместья, еще больше расширяя круг доносчиков. Клеветали друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, даже жены на мужей, дети — на отцов. Потомки Рюрика наушничали друг на друга, причем мужчины доносили царю, женщины — царице. «И в этих окаянных доносах много крови пролилось неповинной, многие от пыток померли, других казнили, иных по тюрьмам разослали — ни при одном государе таких бед никто не видел».

Подан был донос и на Романовых, чего особенно жаждал Борис Годунов. Дворовый человек боярина Александра Никитича, Вторашка Бартенев, тайно заявился к дворецкому Семену Годунову и объявил, что готов исполнить царскую волю над своим господином. Семен встретился с государем, на что тот молвил:

— Надо набрать в мешок разных кореньев, и пусть сей Вторашка положит их в чулан Александра Романова.

Вторашка так и сделал, а затем вновь явился во дворец и доложил, что у его господина припасено на государя отравное зелье. Годунов немедля послал окольничего Салтыкова обыскать хоромы Романова. Тот нашел мешок и доставил его на двор к патриарху Иову. Святейший повелел кликать народ, перед коим высыпали коренья из мешка. Тотчас приказали привести всех Романовых. Бояре сказывали, что никаких кореньев и в глаза не видывали. Но обличитель неизменно толковал:

— Боярин Александр Романов, сговорившись с братьями, заготовили отравное зелье. Помышляли царя извести!

Романовых взяли за пристава вкупе со всеми родственниками и приятелями — князьями Черкасскими, Шестуновыми, Репниными, Сицкими, Карповыми.

Федора Никитича с братьями и племянника их князя Ивана Борисовича Черкасского не раз доставляли в пыточную башню; людей их, мужчин и женщин, пытали и подговаривали, дабы они что-нибудь сказали на своих господ, но ничего от них не добились.

Наконец в июне 1601 года состоялся приговор Боярской думы: Федора Никитича Романова, «человека видного, красивого, ловкого, чрезвычайно любимого народом» постригли и под именем Филарета сослали в Антониев-Сийский монастырь. Жену его Ксению Ивановну также насильственно постригли и под именем Марфы сослали в далекое Заонежье — Толвуйский погост. Александра Никитича — в Усолье-Луду, к Белому морю; Михайлу Никитича — в Пермь, в Ныробскую волость; Ивана Никитича — в Пелым; Василия Никитича — в Яренск; мужа сестры их, князя Бориса Черкасского, с детьми Федора Никитича, пятилетним Михаилом и маленькой сестрой Татьяной, с их теткой Настасьей Никитичной, с женой Александра Никитича — на Белоозеро; князя Ивана Черкасского — в Малмыж, на Вятку; князя Ивана Сицкого — в Кожеозерский монастырь; других Сицких, Шестуновых, Репниных и Карповых разослали по разным дальним городам.

Но только двое из братьев Романовых, Филарет и Иван, пережили свою опалу.

Борис Годунов настолько ополчился на Романовых, что действовал как изувер. Ксения Ивановна умоляла не разлучать ее с малолетними Мишенькой и Татьяной, но царь жестоко повелел:

— Чада Федора Романова не должны пребывать с матерью. Отправить их с теткой на север, на Белоозеро.

Пятилетнего Михаила и шестилетнюю Татьяну вкупе с теткой Анастасией Никитичной увозили в метельный февральский день. Тетка с тоской смотрела на печальные лица детей и утирала концом убруса неудержимые слезы.

«Пресвятая Богородица, — горестно думала она, — чад-то малых, за что царь нещадно наказывает? За что безгрешным такие муки принимать? Жить им ныне в хладных землях и темницах без отца и матери. Как же они все вынесут, деточки несчастные!..».

Исходила скорбными слезами Александра Никитична.

Дворянина Ивана Шестова Борис Годунов покуда оставил в покое: в крамоле не замечен, живет далеко, и на государев престол не замахивается. Куда уж ему о царском столе помышлять?