Аммиан Марцеллин - Падение Рима

Почти каждый из них был одет в жёлтую шёлковую тунику, поверх неё — серебряная кольчуга, а на кольчуге — воинский плащ, застёгнутый на правом плече большим аметистом. На голове золочёный шлем, на поясе висел меч (gladius). Бёдра брионов опоясывала широкая алая лента, а на груди надета золотая цепь с портретом цезаря Валентиниана, но не третьего, а второго... Да и к Валентиниану II они относились снисходительно; для них авторитетом и родным отцом являлся полководец Арбогаст, франк по происхождению, чьё поведение вызываю некогда среди них восторги.

Избранный солдатами своим полководцем и пользующийся их любовью, Арбогаст, как пишет историк Зосим, был велик, держал себя свободно даже с императором и не давал ему делать то, что, по его мнению, было неправильным и неполезным.

Многие брионы, стоящие сейчас на Каталаунских полях, помнят, когда Валентиниан II, не выдержав, отрешил его от должности. Арбогаст прочитал документ и воскликнул, глядя в глаза цезарю: «Не ты дал мне власть над солдатами и не ты можешь её отнять!» Сказав это, он порвал документ, швырнул его на пол и ушёл.

Через несколько дней Валентиниана II нашли во дворце мёртвым. Арбогаст распространил слух, будто тот покончил с собой...

И для Аэция этот полководец также служил примером, поэтому «последний великий римлянин» из своих союзников больше всего жаловал короля франков.

По-иному Аттила построил своё войско. Сам он с храбрейшими гуннскими племенами хунугуров, биттугуров, алпидзуров, ултзиндзуров, савиров, альциагиров, бардоров, итимаров, тункасов и боисков занял срединное место: при таком расположении скорее обеспечивалась забота о своём повелителе, поскольку до него было трудно добраться... Крылья гуннских конников окружали многочисленные народы: герулы со своим умным храбрым королём Визандом, руги во главе с Визигастом, который был больше известен как отец красавицы Ильдико, совершенство которой воспевали поэты в своих сагах; квады с королём Дагомутом и его сыном Дагкаром, потерявшим голову из-за дочери короля Визигаста, но на поле боя умевшим сражаться как лев; далее гуннов окружали склавены со своими вождями Дроздухом, Милитухом и Свентославом; тюринги, скиры, лангобарды, или «длинные копья»; маркоманы, швабы и алеманы. Три последних германских племени Аттила выставил впереди всех; он не особенно надеялся на них — знал, что к вестготам эти народы стояли ближе по происхождению, и считал, что, если и перебегут на другую сторону — не беда, так как были малочисленны. Зато многочисленное войско союзников гуннов составляли остготы, самые надёжные воины, которыми предводительствовали их король Валамир, и его братья Теодомир и Видемер.

Аттила по-настоящему любил Валамира и доверял ему так же, как королю гепидов Ардариху. А Ардарих, по замыслу повелителя, должен будет сражаться против злейших своих врагов — франков.

Германцы, как с той, так и этой стороны, отличались высоким ростом и статью; силой своих мышц они превосходили даже римлян.

Приученные с детства к труду и суровой жизни, германцы с годами постоянно закаляли свой характер и тело: сохранение целомудрия как можно дольше для них было возведено в степень славы, и считалось позором, если кто узнал женщину до двадцати лет... Каждый был уверен, что женщины отнимают его рост и мускульную силу. Поэтому юноши и девушки безбоязненно и без стыда купались обнажёнными в реках, прудах и озёрах, не обращая друг на друга внимания. Ели сытную пищу — молоко, сыр и мясо.

Сражались германцы храбро. Первая атака, как правило, производилась ими конницей, но если не удавался первый удар, то боевые порядки германцев расстраивались, и воины тут же обращались в бегство. Бежали и конные, и пешие, а последние проявляли такую быстроту, что, держась за гривы коней, не отставали от всадников.

Эту их особенность знали хорошо и Аттила, и Аэций, поэтому заранее старались предвидеть всё на поле сражения...

С вершины холма подул ветер, качнул знамёна римлян и конские хвосты на пиках гуннов. Аттила проследил взглядом полёт орла и стал говорить...

Не знаю, на самом ли деле произносилась повелителем перед битвой «всех народов» такая длинная эмоциональная речь, но историк привёл её полностью. На мой взгляд, было бы интересно и нам ознакомиться с нею.

Вот она, эта речь:

— После побед над таким множеством племён, после того, как весь мир — если вы устоите! — покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами как не смыслящих, в чём дело. Пусть ищет этого либо новый вождь, либо неопытное войско. И не подобает мне говорить об общеизвестном, а вам нет нужды слушать. Что же иное привычно вам, кроме войны? Что храбрецу слаще стремления платить врагу своей же рукой? Насыщать дух мщением — это великий дар природы! Итак, быстрые и лёгкие, нападём на врага, ибо всегда отважен тот, кто наносит удар. Презрите эти собравшиеся здесь разноязычные племена: признак страха — защищаться союзными силами. Смотрите! Вот уже до вашего натиска поражены враги ужасом: они ищут высот, занимают курганы и в позднем раскаянии молят об укреплениях в степи. Вам же известно, как легко оружие римлян: им тягостна не только первая рана, но сама пыль, когда идут они в боевом порядке и смыкают строи свой под черепахой щитов. Вы же боретесь, воодушевлённые упорством, как вам привычно, пренебрегите пока их строем, нападайте на аланов, обрушивайтесь на вестготов. Нам надлежит искать быстрой победы там, где сосредоточена битва. Когда пересечены жилы, вскоре отпадают и члены, и тело не может стоять, если вытащить из него кости. Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит свойственная вам ярость! Теперь, гунны, употребите ваше разумение, примените ваше оружие! Ранен ли кто — пусть добивается смерти противника, невредим ли — пусть насытится кровью врагов. Идущих к победе не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему судьба утвердила гуннов победителями стольких племён, если не для того, чтобы приготовить их к ликованию после этого боя? Кто же, наконец, открыл предкам нашим путь к Меотидам [139] После того как гунны прорвались к западу от Мэотиды, то есть к западу от Азовского моря, в Европе стало ощутимо их нашествие. Вот почему слова о «пути на Мэотиду» так важны в речи гуннского вождя. , столько веков пребывавший замкнутым и сокровенным? Кто же заставил тогда перед безоружными отступить вооружённых? Лица гуннов не могло вынести всё собравшееся множество. Я не сомневаюсь в исходе — вот поле, которое сулили нам все наши удачи! И я первым пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!

Стоящий рядом Чендрул отметил, как возбуждён и чрезмерно взволнован повелитель, и не потому, что он произносил речь... Какая-то неуверенность проскользнула в его словах, потому никто не сдвинулся с места, никто сразу не ринулся в бой. А сам Аттила глубоко дышал, короткий ус у него топорщился, на лбу выступил пот и в глубоких вырезах носа показалась кровь. «Уж не болен ли он?.. — предположил сармат Огинисий, и нехорошее предчувствие сжало его сердце.