Степан Петров - Дом Черновых

— Я спала крепко, только сон нехороший видела, уж теперь и не помню что.

За минуту до отхода в вагон хлынула откуда-то взявшаяся толпа, и он сразу оказался переполненным. Поезд пошел. Из окна видно было голубое тихое озеро и крутые зеленые горы, окружавшие его. Скоро озеро исчезло за поворотом.

В Тун приехали скоро, едва только солнце обогрело. Отсюда начинался перевал через Альпы, вдали виднелась грандиозная панорама снежных вершин.

Городок оказался крохотным, меньше иной деревни, занимая маленькую, ровную площадку у подножия зеленых гор, стоя как на ладони, напоминая что-то искусственное, как театральная декорация. Старинные готические домики с крутыми кровлями, крытыми черепицей, старая готическая церковь. На узких, неправильных, игрушечных улицах царствовали безлюдье и тишина: городок был так мал, что в нем не было даже извозчиков, казался случайным остатком средневековой жизни, которая словно еще не умерла в этой горной глуши. Навстречу попались две женщины в костюмах Маргариты и Марты. Путники шли серединой шоссе и, миновав городок, невольно оглянулись.

— Какой уголок прелестный! — сказала Анна. — Наверно, люди тут живут счастливо и любят до гроба.

— «В Туне жил король…» — козлиным баском запел Дмитрий.

Через четверть часа дорога уперлась в отвесную скалу и, огибая ее влево, повела в пролом между двумя горами, где и терялась за нависшими громадами скал. У подъема при дороге, прислонясь к скале, стоял маленький одноэтажный домик с верандой и беленькими столиками на веранде. Над входом была вывеска с готической надписью.

— Чертов мост! — удивленно перевела Анна.

На гладкой, отвесной, как стена, скале был нарисован черной краской гигантский черт, величиной в несколько сажен, с рогами, хвостом, с высунутым красным языком и красными глазами. Когтистой лапой он показывал на кабачок и как бы приглашал выпить и отдохнуть. Внизу зияла глубокая пропасть, на дне шумел поток.

— Так это есть знаменитый Чертов мост? — разочарованно спросила Анна. — Но где же он? Я не вижу никакого моста.

Дмитрий поднял голову кверху, к страшным вершинам, возносившимся к небу.

— Моста и тогда не было: Суворов переходил вот через эту чертову щель, где, видишь, бежит вода. Не было ни шоссе, ни кабака.

Дорога шла между отвесных гор все выше. Казалось, что весь путь через Альпы будет походить на это грозное ущелье, напоминавшее вход в дантовский ад, но, взобравшись на вершину горы, они увидели расстилавшийся перед ними обширный, ровный зеленый луг, куда вела все та же дорога; скалы остались внизу. Ровное зеленое поле на вершине горного хребта постепенно повышалось. Вдали белела колокольня горной деревушки.

По дороге, впереди и позади них, двигались разрозненные фигуры туристов с альпийскими мешками за спиной, в кожаных гетрах, с длинными палками в руках, иногда проезжали экипажи.

Солнечная погода быстро изменилась. Небо заволоклось дождевыми облаками, стал накрапывать дождь. Пришлось вынуть из котомки плащи. Вместо дождя пошел снег крупными, пушистыми хлопьями и тут же таял на дороге. Пыльное шоссе покрылось жидкой, хотя и неглубокой грязью.

Невдалеке, при дороге, сквозь пелену падавшего снега завиднелось небольшое здание. Лишь бы как-нибудь до него добраться: там они попросят приюта и переждут снег. Может, какой-нибудь случайный экипаж попадется.

Здание оказалось придорожным отелем, или скорее— маленьким кабачком, состоящим всего из двух комнат: в одной помещалась буфет-столовая, битком набитая туристами, а другая, приспособленная для ночевки, была уже занята.

С трудом получили два стула за общим столом. Спросили кофе. В окно было видно, как гуськом шли туристы в альпийских башмаках на толстых подошвах. Некоторые продолжали свой путь, не останавливаясь и не обращая внимания на падающий снег, другие заходили в отель передохнуть и переждать. Народу в комнате все прибавлялось.

Из общего говора Анна поняла, что снега бояться нечего: он скоро пройдет; а ночевать все равно негде. Анна натерла ногу, которая так болела, что о ходьбе нечего было и думать. Решили сидеть и ждать, не попадется ли попутный экипаж.

Экипажи проезжали мимо довольно часто, но все были с пассажирами и, не останавливаясь, двигались дальше. Так сидели они часа два. Кругом все побелело от свежевыпавшего снега. Вдруг подъехал и остановился большой экипаж без пассажиров, запряженный парой прекрасных вороных лошадей.

Анна вступила в переговоры с кучером: он возвращался домой в долину Роны и согласился довезти их до ближайшей станции железной дороги всего только за двадцать франков; это было дешево, но и такую сумму никто из туристов не хотел тратить.

Только что отъехали, как в природе опять произошла феерическая перемена: дождя, вьюги, снега — как не бывало, засияло жаркое солнце, с гор побежали ручьи от быстро таявшего снега. Это напоминало русскую весну.

Картина была поражающая: над горами, покрытыми, как серебром, только что выпавшим ослепительно-чистым снегом, царило прозрачно-синее небо, кругом величавой толпой стояли конусы как бы сахарных голов, вдали и вверху над горизонтом возносился к небесам грандиозный горный хребет, как бы вылитый из серебра.

Ехали долго, дорога начала спускаться с перевала. Совсем близко проехали мимо грандиозного глетчера, похожего на хвост бобра, из-под которого вытекал маленький ручей, внизу обращавшийся в глубокую реку. Начались опять бирюза, изумруд и бархат ласковых гор, сады и виноградники…

— Спроси кучера, как называется этот бобровый хвост?

— Роннен-глетчер, — послышался ответ.

— Он говорит, что отсюда вытекает Рона.

Анна спросила еще что-то, указывая на ледяного мертвеца.

— Монблан, — равнодушно ответил кучер.

Черные, взмыленные кони быстро уносили их в цветущую долину, но Монблан все еще плыл за ними, тяготя, как привидение.

Михаил Блинов жил отдельно от родителей, во дворе роскошного отцовского дома, в хибарке, предназначенной для кучера и работников, с маленькими окнами, низким потолком, оклеенным газетной бумагой. В ней было мрачно, грязно, неприбрано. Вся обстановка странным образом навевала мысли о преступлении и самоубийстве. Солнце редко заглядывало в никогда не мытые окна, как бы стыдясь мерзости и запустения, царивших в этом логовище. Старая железная кровать, занимавшая большую часть комнаты, оставалась всегда неубранной, у окна печально стояли некрашенный стол и два хромых, продавленных стула; по углам висела паутина, на полу были грязь, плевки и окурки, но главное, что прежде всего бросалось в глаза, — это обилие пустых бутылок; они были различной величины — большие, маленькие, из-под пива и водки, нестройной толпой стояли на подоконниках, как любопытные зрители унылой жизни наследника миллионного состояния. Бутылки попадались на столе, на стульях, в углах, нескромно выглядывали из-под кровати.