Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

зкая, похожая на хищную щуку миноноска стояла у причала в самом центре Архангельска — несла вахту.

Боевые корабли охраняли здешнее правительство. Конечно, миноноска — не линкор, своими орудиями не может развалить половину города, как это способен сделать огромный, серый, со скрипучей броней дредноут, но от скорострельных пушек её, если кто-то вздумает нарушить покой северного правительства генерал-лейтенанта Миллера, тоже можно схлопотать немало неприятностей.

Трап, соединяющий корабль с берегом, был убран, на берег были брошены швартовы и намотаны на чугунные тумбы кнехтов [1] Кнехт — стальная или чугунная тумба; укрепляется на палубе судна или на причале и служит для закрепления троса (швартовного или буксирного). — один конец с носа, другой с кормы. У причальных концов этих сидели два матроса, один на носу, второй на корме и перекликались друг с другом ленивыми голосами.

— Ко мне ещё одна пожаловала... Дамочка очень даже форсистая, с тонкой талией и большой верзохой.

— Может, ты канат салом смазал?

— Даже не думал.

— Тогда чего ж к тебе зачастили дамочки?

— Это у них надо спросить! — закричал призывно матрос, сидевший на корме. — Ты куда, милая, лезешь без очереди? Тебя что, в великосветских подворотнях Архангельска не научили уму-разуму?

— Каждый раз, когда приходим сторожить наших толстомясых правителей — обязательно набираемся ларисок, как тифозный больной — вшей, — недовольно проворчал матрос, стороживший носовой конец.

Был он широкоплеч, низкоросл, лицо имел округлое, неприметное. Приметной деталью были только золотистые пшеничные усы с лихо закрученными в игривые колечки концами. Глаза земляного цвета были суровы и насмешливы.

Матросы несли вахту — оберегали корабль от ларисок — портовых крыс, не пускали их на миноноску. Тяга ларисок к мореплаванию общеизвестна, стоит только где-нибудь бросить на берег конец, как тут же из ближайшей мусорной кучи высовывается любопытная ларискина морда, шевелит усами, а сама лариска, дама сообразительная, умеющая шурупить мозгами, начинает лихорадочно соображать, как же пробраться на корабль и занять теплое место в капитанской каюте. Из-за них-то командиры и ставят у причальных концов специальную вахту, чтобы матросы сшибали карабкающихся по канатам крыс в воду.

А какая-то изобретательная душа — явно из матросов, — которой лариски были противны до икоты, выдумала крысоотбойники.

Крысоотбойник — штука примитивная и, как всякий примитив, — безотказная. Это — стоячая фанерка, которая имеет дырку, смещённую к одной из сторон, для каната, точно по диаметру, чтобы фанера могла свободно вращаться, когда её насадят на верёвку.

Устанавливается фанерка на высоком канате, причём не одна, а сразу штук пять... Дальше происходит вещь простая — лариска ползёт по канату, когтями щёлкает, мечтает о той вожделенной минуте, когда будет пожирать сыр, спрятанный в капитанском буфете, и вдруг упирается чуткий носом в преграду — пресловутую фанеру. Короткое движение влево, потом вправо, и становится понятно — фанеру не обойти, надо лезть через неё. И крыса карабкается на фанеру, но когда, наконец, взбирается на неё, на самый верх, фанера, не способная держать откормленное ларискино тело, переворачивается, и крыса летит в воду.

Фокус очень простой, но результативный — спас от попутчиц тысячи плавающих посудин — и военных, и гражданских.

На носовом конце миноноски было установлено пять крысоотбойников, на кормовом — семь.

У носового конца дежурил матрос, пользующийся на миноноске такой же известностью, как командир корабля лейтенант Лебедев — не было на миноноске человека, который не был бы должен Арсюхе Баринову хотя бы полушку: Арсюха давал деньги взаймы под проценты... Причём бумажные деньги он не признавал, старался оперировать только металлом.

— Бумажные деньги — это что такое? — спрашивал он у несмышлёных морячков-салаг, пришедших служить на миноноску. — А?

— Деньги, — отвечали те нерешительными голосами.

— Какие же это деньги, пхих! Ими только задницу подтирать! — Арсюха доставал из кармана зеленовато-розовую десятку, такую же, что ходила и при царе, ничем не отличимую, кроме одного — вверху на червонце было аккуратно напечатано, чёрным по розовому: «Северная Россия», с хрустом складывал её и начинал выковыривать из зубов застрявшую рыбную кость — Арсюха, северный человек, очень любил рыбу. — Разве это деньги? — Вид его делался презрительным.

Его напарник, сидевший на корме, Андрюха, бедный человек, у которого никогда не бывало денег более серебряного николаевского рубля, доставал из кармана другую кредитку, орехового цвета, достоинством в один карбованец, и благоговейно разглаживал её на коленке:

— А как же Арсюха, быть с тем, что тут написано?.. Вот: «Государственная эмиссионная касса разменивает кредитные билеты на фунты стерлингов без ограничения суммы по курсу»... Сорок рублей равны одному фунту стерлингов. И подпись стоит: «Управляющий отделом финансов Куракин». Говорят — князь. Как быть с князем?

Арсюха вытаскивал изо рта кредитку вместе с рыбной костью, разворачивал её и, мучительно морща лоб, шевелил губами.

— Верно... Написано...

— Так как же быть с князем?

— А вот так! — ожесточённо восклицал Арсюха и демонстративно комкал десятку в кулаке.

Рука у него, несмотря на солидную комплекцию и живот, который плотно обтягивала форменка, была изящной, узкой, изнеженной, как у потомственного дворянина.

— Это же — деньги! — Андрюха невольно переходил на шёпот. — На них можно купить хлеба...

— И с тем же успехом сходить в гальюн, подтереть себе репу, бумага плотная, мягкая, такая не прорвётся, пальцы не испачкаются... Приберём для гальюна. — Арсюха прятал червонец в карман.

— Отдай его лучше мне, — просил Андрюха.

— Зачем?

— Водки куплю.

— Не дам. Если я отдам тебе эти деньги, то на меня обидится задница. А свою задницу я люблю не меньше, чем кухарку из дома господ Миллеров. — Арсюха косился на берег, на сочную зелень деревьев, украшавших набережную.

Человеком Арсюха был прижимистым, не то что матрос первой статьи Андрюха по фамилии Котлов.

У Анд рюхи характер был совсем иной. Если бы Арсюха попросил у него деньги, Андрюха никогда не стал бы жаться; отдал бы последнее — а вдруг жалкие бумажки эти продлят человеку жизнь либо спасут заблудшую душу? И никаких процентов не стал бы брать.