Макс Брод - Реубени, князь Иудейский

Так рассказывал привратник. И он знал не только отдаленные края земного мира; перед ним было открыто, что совершалось во всех четырех мирах, из коих наш является самым низменным, созданным из самой грубой материи. Он знал о десяти Божественных формах творения, «сфирот», силы коих пронизывают всю вселенную и которые в своем высшем объединении несут по небесам богочеловека, Адама Кадмона, как священнейший образ всего творения.

Повторением этого образа на материальной ступени является центральная сфера «тиферет» — красота.

— Которая была в день разрушения храма низвергнута с небес и разбита вздребезги? — пытается вставить Давид.

Герзон мечтательно кивает головой.

— И все же Мессия, сын Давида, снова подымет ее из праха.

Давид думает: «Что, если все, что казалось ему тьмою, невежеством, дурным побуждением, грехом, было в действительности слишком ярким, сияющим светом?»

— В верхних мирах много света, — говорит Герзон, словно зная, чего ожидал от него Давид. — Там находится также и женщина. Потому что когда человек спал, была сотворена женщина.

— Но ведь не из лба человеческого, а из ребра ниже руки, — возразил Давид.

— Приди и взгляни, что сказано в Писании: «Бог взял одно из ребер его». Ты думаешь — из ребер человека? Прочти еще раз: из своих собственных ребер. Из Божьего ребра сотворена женщина.

Давид вздрогнул. Неужели старый Герзон знал его тайну? Его исполненную поклонения любовь к Монике, любовь, от которой сердце Давида при каждом биении радостно вздрагивало, словно в поклонении перед Богом. Об этом грешно было даже подумать. Но нет, привратник, быть может, знал слова, и слова эти лишь случайно соответствовали тому, что переживал Давид. Разве кто-нибудь может пережить то же самое, что он? Может быть, герои далекого прошлого, это он готов был еще допустить, но не бессильное поколение современных евреев. Весть об этой геройской эпохе, может быть, и дошла по преданию до привратника. Далекий отзвук предания, а не собственная жизнь говорила устами Герзона.

Свечка погасла.

Заснул Герзон в своем высоком кресле, что ли?

Давид шепнул ему:

— Ну, а как насчет греха? Зло также имеет свою долю в высших мирах?

— Одиннадцать — число зла по его буквам. И одиннадцать составляют обе последние буквы имени Божьего. Одиннадцать пряностей было смешано в воскурениях святыне. Одиннадцать козьих шкур составляли крышу скинии Завета, и разве не сказано: «Скиния Завета, которая находится у вас, среди ваших нечистот».

— Значит, народ должен и может быть нечист, значит, именно среди нечистого народа жил Бог?

Давид все ближе подходит к вопросу, который с детства волнует его.

— Торопливый народ, — раздается впотьмах. — Еще не настало время раскрыть скрытую истину, не настало ни для меня и вообще ни для кого. Об этом может свидетельствовать красный шрам у меня на лбу. Наш праотец Иаков ударил меня жезлом своим.

— Праотец Иаков?

— Разве ты не знаешь, что овцы, которых пас пастух Иаков, были душами благочестивых людей, которые должны были получить завершение «тикун», прежде чем они могли родиться в телах человеческих. Только потому, а не по какой другой причине Иаков стремился приобрести так много овец. Или ты думаешь, что причиной была низменная жадность? Он хотел иметь возможно больше овец для того, чтобы вырастить для будущего как можно больше благочестивых людей. И он очень строго обращался с ними. Вот этот шрам остался у меня потому, что я был тогда слишком тороплив. Ты удивляешься, а, между тем, ты и сам, может быть, одна из тех овец, которые паслись у отца нашего Иакова. Об этом говорит, твое имя: все, кто называются овцами — «ламм, лемель», все они святого происхождения.

Давид пылает в плавильной печи познания. Нет ничего такого, что казалось бы ему невозможным.

— А вы помните то время, когда были у Иакова?

— С тех пор я восемь раз появлялся на свет. — Сдавленный голос глухо звучит под сводами башни. — О трех моих появлениях я помню, но мудрецом называют только тех, кто помнит все свои рождения.

Давид ничего подобного не слышал ни от отца, ни от его сведущих учеников, ни от Гиршля. Но в то же время он вспоминает, что об учении о перевоплощении он читал в запретной книге, которую много лет тому назад у него однажды отнял отец.

— Что называется тайной великого дракона — грех? — порывисто спрашивает он.

— Всюду, где в Писании говорится о фараоне, царе египетском, имеется в виду великий дракон. Но тайной великого дракона занимаются только те мудрецы, которые постигли тайну сотворения мира, потому что великий дракон лежит во внутренних покоях мироздания. И тысячами путей проникает оттуда во все четыре мира: «азилут» — мир перерожденной души, «бериа» — мир перворожденных форм, «езира» — мир ангелов и планет и «асия» — мир, заселенный нами и демонами. Во все эти четыре мира проникает тайна великого дракона, и потому говорится — великий дракон, который лежит в своих реках.

Давид вскакивает и говорит:

— Только мы, евреи, мы называем себя народом, подобным розе, избегающей зла… Мы выделились из этого потока зла. Мы мало грешим. И вот что хотел бы я знать: хорошо ли, что мы так поступаем, или, может быть, в этом наша гибель и причина всей ненависти, всех бедствий, которые нас постигают?

Герзон продолжает, сохраняя неподвижность:

— Сказано: Бог велел Моисею — «приди к фараону», он не сказал — «пойди от меня к фараону», а сказал «приди», все равно как если бы сказал — «приди ко мне».

Давид дрожит. Может быть, устами безумца говорит дьявол-искуситель?

— Вы хотите сказать, что Бог и фараон, что дракон и фараон — это все одно и то же лицо?

Полная луна красным светом залила оконце башни. Давиду кажется, что облик старика совершенно изменился. Он уже не такой старый, расслабленный, изборожденный морщинами, — мускулы напрягаются под гладкой кожей, лицо становится свежим, фигура выпрямляется, закутанная в широкий плащ полководца, она снова касается потолка башни: великан!

И обычно сдержанный голос становится громким.

— Теперь ты знаешь, почему Моисей боялся бороться с фараоном, почему сей благочестивый человек отказывался исполнить приказание Божье. Потому, что приказ этот гласил: «Борись с драконом, который лежит в реках своих, но знай, что если ты его коснешься, то ты тем самым поднимешь руку на меня».

В крайнем возбуждении Давид дергает Герзона за плащ.

— Где же решение? Где решение? Значит, мы должны, по приказанию Божьему, поднять руку на самого Бога? И только если согрешим — придет к нам Мессия?

Плащ остается в руке Давида, как будто в нем не был закутан человек. Рука повисает в воздухе. Потому что Герзон с воплем опустился на пол: