Илья Бражнин - Мое поколение. Друзья встречаются

Но Митя не успел задать третьего вопроса. Сидевший рядом с ним молодой командир Бушуев вскочил и, перебивая Митю, свирепо напал на докладчика. Вмешались другие. В конце концов решили всё же отходить к Обозерской, но между нею и Архангельском оставить часть отряда. К ночи эшелон дошел до станции Холмогорской, отстоящей от Архангельска верст на семьдесят. Здесь выделили отряд, который должен был двинуться навстречу белым. Митя вернулся с этим отрядом на станцию Тундра.

Станция была пуста. К ночи выставили за станцию караулы. Незадолго до полуночи Митя вышел с Бушуевым проверить посты. Небо заволокло тучами, мутно просвечивала луна. Митя и Бушуев шли по тропинке возле железнодорожного полотна, держась лесной опушки. Мягкий грунт скрадывал их шаги.

- Давай тишком подойдем, - шепнул Бушуев, - поглядим, как держат караул.

Митя кивнул головой. Они взяли ближе к лесу и, пройдя с полверсты, остановились.

- Что за черт! - сказал Бушуев, оглядываясь. - Никого нет. Тут же, на повороте, должен быть пост!

- Пройдем ещё немного, - предложил Митя.

Они пошли дальше, но не успели сделать сотни шагов, как их окликнули:

- Кто тут?

- Свои! - ответил Бушуев сердито.

- Ну, вижу, свои, - проворчал караульный.

Митя вытянул шею, стараясь разглядеть говорившего.

- Ты где? - спросил он тихо.

- Ну, здесь, - ответил невидимка, и на фоне рваных туч внезапно возникла большая лохматая голова.

- Вишь, черт, куда забрался! - сказал Бушуев с раздражением. - Что же ты не на своем месте стоишь?

- А тут все места мои, - философски протянула голова. - На горке опять же сподручней мне глядеть, чем на голом месте.

Митя всмотрелся в темнеющую перед ним горку. Она была выше насыпи и укрыта низко нависающими деревьями.

- Пожалуй, действительно, тут сподручней, - сказал он добродушно.

- Сподручней, сподручней, - проворчал Бушуев. - А порядок где, если каждый будет бегать туда, где ему сподручней?

Он свирепо сплюнул и полез на горку. Митя последовал за ним, и оба остановились возле караульного. Он лежал ничком на земле, держа винтовку под рукой на откинутой поле шинели. Луна проглянула краешком из-за туч и осветила широкое крестьянское лицо, копну бараньей папахи, рыжую бороду и сжатую меж зубами травинку.

- Да это же Аксенов! - улыбнулся Митя, невольно вспоминая их знакомство у теплушки.

- Он самый, - отозвался караульный спокойно. - Я и то гляжу - будто знакомый, да за потемками не признал сразу.

- Этак ты и беляка не признаешь, пока он на тебя не налезет, - сказал Бушуев ворчливо.

- Нет, беляка признаю! - всё так же спокойно отозвался Аксенов. - На беляка мне, что на бабу, и свету не надо…

Этот ответ не успокоил Бушуева. Он критически оглядел Аксенова и, всё ещё сомневаясь, спросил:

- А ты тут не заснешь, случаем, товарищ? Больно уж ты удобно расположился!

Аксенов приподнялся на локте, густые брови его нахмурились.

- Спать нам сейчас недосуг, товарищ, - сказал он с медлительной угрюмой силой. - Спать мы тогда будем, когда гадов изгоним. А сейчас я землю свою стерегу. Понял?

Он прикусил крепкими зубами травинку и отбросил в сторону.

- Пойдем! - сказал Бушуев, вздыхая с облегчением. - Дядя подходящий. Может орудовать!

Они попрощались с Аксеновым и спустились вниз. Уходя, Митя оглянулся. Над горкой, как пень, торчала большая лохматая голова. Над ней нависли темные клочковатые тучи, и казалось, что Аксенов подпирает их сбитой на сторону папахой.

«Атлант… - подумал Митя. - Атлант стерегущий!» И им овладело чувство радостной уверенности, полноты сил, веселого мужества. Он посмотрел искоса на своего спутника и прочел на его лице то же выражение веселой приподнятости и внутреннего оживления.

Оба заговорили почти одновременно, и у обоих оказалось множество нерешенных мыслей и планов. Долго бродили они по темным тропинкам - комиссар из недоучившихся студентов и безусый командир из владимирских ткачей, и эта пасмурная ночь связала их долгой, горячей дружбой.

Наутро к Тундре подошли англичане. Не доходя до станции, они выгрузились из вагонов и осторожно двинулись вперед. Отряд Бушуева, залегший по обе стороны железнодорожного полотна впереди своих теплушек, встретил их беспорядочным ружейным огнем. Англичане ответили пулеметной очередью. Скоро подвезли им с новым эшелоном пушки. От Архангельска подходили новые части. Маленький отряд Бушуева и Мити, не имевший ни опыта, ни плана, ни хорошего вооружения, уехал на Обозерскую. Здесь его пополнили и снова отправили навстречу англичанам, занявшим уже Холмогорскую.

Это был последний этап разъездных теплушечных операций. Вагоны отправили на Обозерскую, а отряд остался под Холмогорской. После нескольких стычек красные стали верстах в десяти от Обозерской, сожгли перед носом противника мост через Ваймугу, пуская в дело за неимением подрывных средств керосин, потом начали рыть окопы. Строился первый блокгауз. Из Петрограда и Москвы спешили на подмогу наскоро сколоченные отряды. К многочисленным фронтам гражданской войны прибавился ещё один.

События на железной дороге были известны Марье Андреевне лишь в самых общих чертах. Белогвардейские газеты сообщали, что взята станция Плесецкая, что красные в панике убегают, а Вологда накануне падения. Всё это была ложь, и большинство архангелогородцев не верило этому, ибо в город окольными путями просачивались довольно точные сведения об истинном положении вещей. Но и правда не была утешительной. В то время как белые имели подготовленную организацию и прекрасно вооруженную сытую армию интервентов, у красных не было ничего - ни подготовленных боевых кадров, ни снаряжения, ни продовольствия.

Марья Андреевна имела все основания предполагать, что сыну живется несладко. Она знала, что он сейчас на железной дороге, с идущей к Архангельску воинской частью, и, следовательно, попал в самый центр схватки. Знала она и характер сына, который никогда не искал легких путей. Всё это наполняло её тревогой.

Сидя в холодной кухне против Марьи Андреевны, Софья Моисеевна как могла утешала её.

- Будьте спокойны, - говорила она убежденно, - Митя умница и не полезет куда не следует. Уверяю вас, что вы скоро увидите его или, в крайнем случае, он пришлет письмо. Что почта не ходит теперь туда, это ещё ничего не значит. Увидите, он сделает это и без почты.

Софья Моисеевна доверительно наклонялась к Марье Андреевне и ласково гладила её руку. Всё существо её источало веру в то, что и без почты можно обойтись, и письмо будет, и с Митей ничего дурного не случится. И хоть знала Марья Андреевна, что и письма ей не получить, и сына скоро не увидеть, но так сильно было доброе начало в Софье Моисеевне, так заразительна была её вера в благополучный исход всех жизненных бедствий, что это не могло не смягчить тревоги Марьи Андреевны. Кроме того, она и сама так хотела верить в то, в чём старались убедить её, что надо было только чуть-чуть слукавить перед собой, чтобы и в самом деле поверить.