Илья Бражнин - Мое поколение. Друзья встречаются

- Это мой гость. Вы разрешите ему присутствовать? - сказала Оленька.

- Нет! - произнес Илюша негромко, но твердо.

Это было совершенно неожиданным не только для Оленьки, но и для всех остальных. Гости в Илюшиной кружке всегда принимались радушно. Но Боровский был неприятен Илюше, даже противен. Известно было, какую роль он сыграл в истории с Марьей Андреевной. Исхудавшая, понурая, она сидела тут же, у окна.

Софья Моисеевна приютила у себя вдову. Её судьба трогала Илюшу: за нею стояли мертвый Алексей Алексеевич и живой Митя Рыбаков. Он был заодно с ними, следовательно, против Боровского. И он повторил:

- Нет, не разрешаю!

- Что, что? - переспросил Боровский, переставая улыбаться.

- Уходите! - резко бросил Илюша и повернулся к Даньке: - Даня, проводи!

Данька поднялся из-за стола и храбро подступил к Боровскому. Боровский коротким движением отмахнулся от него. Ему было не до Даньки. Он оказался в весьма неловком положении и не знал, как выпутаться из него. Он хотел было обратить всё в шутку, назвать Илюшу господином поэтом и затем непринужденно отступить, не роняя своего достоинства. Но взгляд его упал на сидящую у окна старуху. Он прикусил губу, надел перчатки, бросил Оленьке отрывисто: «Идём! Мы, очевидно, не туда попали!» - и, не дожидаясь её, пошел к двери. Оленька в смятении смотрела то на Боровского, то на Илюшу, не зная, как поступить.

- Ну! - позвал Боровский с порога.

Оленька вздрогнула, словно её ударили хлыстом, сделала шаг к двери, просительно сказала Илюше: «Я только провожу» - и исчезла вслед за Боровским. Некоторое время все молчали. Первым заговорил Илюша.

- Ну что ж! Будем продолжать, - сказал он, обводя взглядом присутствующих.

Марья Андреевна поднялась со стула и, подойдя к Илюше, молча поцеловала его в голову.

В то же мгновение чьи-то губы коснулись его щеки. Он повернул голову и увидел Варю.

Красков насмешливо фыркнул, зевнул, вынул из кармана часы - было без четверти одиннадцать. Заседание военного суда в тюрьме начиналось в полночь, у него было достаточно времени. Он хлопнул крышкой часов и стал слушать стихи.

Никишина в беспамятстве привезли из тюрьмы в Больничный городок. Как и тюрьма, Больничный городок был переполнен. Больные лежали на койках в палатах, в коридорах, валялись на холодном полу и здесь же умирали. Сперва Никишину посчастливилось попасть в палату, но через три дня, как безнадежного, его перетащили в коридор и положили на пол. Больные звали коридор покойницкой. Отсюда почти никто не возвращался в палаты. Здесь и кончились бы дни Никишина, если бы не набрел на него Шахов. Он был привезен вместе с Никишиным, но быстро поднялся на ноги и тотчас принялся отыскивать товарищей.

Многие врачи и сестры относились к привозимым из тюрьмы «большевикам» враждебно, и больные сами становились лекарями и помогали друг другу сколько возможно. Увидев Никишина на заплеванном полу коридора, Шахов наклонился над ним, тронул за плечо, окликнул.

Никишин был в сознании, но ответить товарищу не мог. Всё окружающее, в том числе и Шахов, было ему глубоко безразлично. Он и боли уже не чувствовал. Шахов бережно повернул его на спину, заглянул в лицо, осмотрел ноги Никишина и, помрачнев, ушел. Через полчаса он вернулся с сестрой. Вдвоем они подняли Никишина и понесли в ванную. Шахов сам едва держался на ногах и трижды отдыхал в пути.

- Тяжел, черт! - говорил он, присаживаясь на пол и шумно отдуваясь. - Постой, сестрица, минутку!

Варя и сама не прочь была присесть на пол рядом с Шаховым, но только легонько прислонилась к стене.

В ванне Никишин потерял сознание, но вскоре пришел в себя и попросил пить. Шахов раздобыл ему стакан молока.

В тот же день товарищи перенесли его в палату, и здесь Шахов принялся за его ноги. Он терпеливо и подолгу растирал их изо дня в день, потом водил Никишина под руку по палате, сердито приговаривая:

- Шевелись, шевелись, душа на подпорках.

Пройдя несколько шагов, Никишин без сил опускался на чью-нибудь койку. Шахов присаживался рядом (он и сам был слаб), а за Никишина принимался кто-нибудь другой. Здесь все помогали друг другу. Окрепнув, Никишин, подобно Шахову, с которым близко сошелся, начал сам помогать слабым больным.

Однажды около полуночи одному из соседей Никишина по палате, привезенному недавно с запущенной цингой, стало особенно плохо. Он метался, стонал; товарищи, зная, что сегодня дежурит очень внимательная к тюремным больным сестра Головина, решили вызвать её.

Никишин, пробывший в Больничном городке около трёх месяцев и знавший все ходы и выходы, пошел разыскивать сестру. Прежде всего он заглянул в дежурку. Он увидел какого-то человека, которого раньше в Городке не встречал, но что-то знакомое показалось Никишину в его тонкой талии, узких плечах, в темной шевелюре.

- Сестрицы нет? - спросил он, не входя в дежурку.

- Нет, - ответил незнакомец, поворачивая лицо к двери.

- Где же она?

- Никишин! - воскликнул незнакомец. - Николай!

- Вот, черт, - усмехнулся Никишин. - Никак, Илюха Левин? Откуда взялся?

- Я к сестре… - ответил запинаясь Илюша. - Она дежурная… Варя Головина, знаешь?…

Он покраснел. Он был взволнован этой неожиданной встречей. Но Никишин остался спокоен. Он был озабочен розысками дежурной сестры гораздо больше, чем нерешенными судьбами бывших однокашников. Из сказанного Илюшей ему важно было только одно слово «сестра», и он спросил:

- В которой она палате?

- Не знаю, - ответил Илюша рассеянно, - кажется, в седьмую вызвали.

- Ага, - кивнул Никишин, - ладно, - и повернулся, собираясь уходить.

- Постой! - сказал Илюша. - Куда же ты?

- Я сейчас! - откликнулся Никишин из коридора. - Ты подожди тут… Парень у нас один, морфию надо…

Прихрамывая, он направился в седьмую палату, оттуда в шестую, потом в перевязочную. Наконец он нашел Варю, вместе с нею вернулся в свою палату и до утра провозился с цинготным, позабыв о встрече с Илюшей.

Илюшу встреча с Никишиным сильно взволновала. Главное для него в этой встрече связано было не с воспоминаниями (хотя они и всплыли перед ним), а с тем новым, что в нём вызревало. Накапливалось это новое в последние дни приметно и особенно ощутимым стало со дня встречи с Власовым. Почему-то именно эта встреча, и особенно негромко сказанное «спасибо, товарищ», направили его помыслы в некое прочное и постоянное русло. Это было не совсем обычное «спасибо». Это не была личная благодарность за оказанную услугу. Это была общая и обязывающая благодарность от многих, которые делают то же дело, что Власов и Марк Осипович. Это было «спасибо» за ту пользу, которую он принес делу, а не только человеку в его случайной нужде. И Илюша чувствовал себя уже обязанным этому делу и сознавал, что благодарность заслужена очень малым и что не делать этого дела нельзя, ибо это нечестно.