Илья Бражнин - Мое поколение. Друзья встречаются

Сотрудники, бойко предупреждая события, писали загодя рецензии на спектакли местного театра и пророчески изобретали грядущий день. Нынче, впрочем, события следовали одно за другим с такой быстротой, что даже резвые репортеры едва поспевали за ними.

Начало стремительной череде городских происшествий было положено в день, когда должен был собраться педагогический совет. Утро не предвещало, казалось, ничего необыкновенного. На улицах было довольно морозно и ветрено. В шесть часов утра запели на разные голоса гудки многочисленных лесопилок. Часом позже из Заостровья и других пригородных деревень потянулись подводы, полные деревянных бадеечек-полагушек, в каких продавали молоко, и двуручных корзин, в которых ровными рядками в три этажа стояли крынки с простоквашей и сметаной. Туда же, к базарной площади, потянулись вслед за тем и ранние хозяйки с плетеными кошелками, в которых звякали ложки для пробы молока. Позже появились на улицах чиновники и гимназисты. Чиновники торопились в присутственные места к своим закапанным чернилами столам, гимназисты — в гимназию к своим изрезанным перочинными ножами партам.

Сперва все разошлись по классам и, сложив книжки в парты, занялись обсуждением принесенных с собой новостей, потом прозвенел звонок на молитву. Коридоры заполнились потоком черных курточек. Входя в зал, гимназисты выстраивались длинными шеренгами, лицом к висящему за железной загородкой иконостасу. Игнатий Михайлович метался по залу, устанавливая в рядах должный порядок. Приготовишки, шмыгая носами, наспех обменивались перышками или щипали исподтишка соседей.

Старшеклассники были подтянуты, классные организаторы перешептывались друг с другом. Вчера на собрании у Рыбакова было решено после третьего урока прекратить занятия в классах и уйти домой, передав педагогическому совету требование об оставлении Никишина и о публичном извинении перед ним директора. Забастовка эта была первой попыткой организованного общего движени, и, понятно, комитетчики и школьные организаторы сильно волновались. Мезенцову пришлось нынче приложить большие против обычного усилия для того, чтобы установить необходимый порядок. В конце концов ему всё же удалось добиться желаемой тишины.

Все приготовились к началу молитвы. Хоровые басы угрюмо откашлялись. Козлобородый регент погрозил им камертоном. В зал вошел Аркадий Борисович — бледный и прямой. Отец Зосима пригладил рукой волосы и обернулся к иконостасу. Тоненькие дисканты озабоченно напыжились, готовясь прозвенеть, но, как оказалось, пыжились они попусту. Расталкивая и разбрасывая в сторону мелкоту, промчался рядами Никишин и выскочил навстречу директору.

Регент, стоявший спиной к двери и ничего не видевший, взмахнул камертоном, но певчие только рты раскрыли, не издав при этом ни звука. Все застыли в немой оторопи, и в мертвой тишине Никишин крикнул срывающимся баском:

— Честное слово, не за себя, за всю гимназию…

Он взмахнул рукой, готовясь ударить, но рука так и осталась висеть в воздухе. Позади него вырос Андрюша Соколовский и, схватив за плечо, оттолкнул в сторону.

Зал ахнул и снова замер. Аркадий Борисович в одно молниеносное мгновение пережил бурную радость отцовской гордости.

— Скотина, — глухо уронил за спиной Андрюши Мишка Соболь.

Андрюша вздрогнул. Ему вспомнилось вчерашнее: «Всё, что я скажу, всё, что я сделаю, будет не так понято». Впрочем, это был всего лишь мимолетный укол мысли. У него не было времени на то, чтобы ответить обидчику. Опережая Никишина, Андрюша рванулся вперед и дважды ударил Аркадия Борисовича по лицу.

Пощечины отозвались гулкими шлепками в мертвой тишине застывшего зала. Аркадий Борисович отшатнулся от сына и едва не упал. Его голый череп дернулся от двойного удара в сторону, на левой щеке вспыхнуло багровое пятно. Впервые гимназисты увидели, что прямой стан Директора сгибаем. Подняв плечи и как бы переломившись в пояснице, не сказав ни слова, не вскрикнув, Аркадий Борисович повернулся спиной к гимназистам и побежал к двери.

Увидев ненавистного директора поверженным с недосягаемых высот, гимназисты вдруг разъярились. Они засвистели, затопали ногами, заулюлюкали. Со всех концов зала понеслось вслед ему:

— Негодяй!

— Жандарм!

— Иезуит!

— Сволочь!

Всё задвигалось и смешалось в зале. Отец Зосима, пугливо перекрестясь, юркнул в боковую дверь. Приготовишки, визжа, прыснули в стороны. Мишка Соболь кинулся к Малецкому и неведомо зачем тряс его руку. Шумное толпище гимназистов вырвалось из зала и ринулось к лестнице.

— В шинельную! — крикнул кто-то у самых перил. — Айда по домам!

Лавина гимназистов покатилась в узкое лестничное жерло, но в самом низу натолкнулось на неожиданное препятствие. Перед дверью шинельной, загораживая её грузным телом, стоял Степан Степанович. Близясь к концу своего пути и будучи уже почти вне гимназии, он в последний раз служил ей, ревниво ограждая от бурь и потрясений. Лучшего стража на пороге шинельной нельзя было, бы найти сейчас во всей гимназии. Степан Степанович всегда пользовался среди гимназистов уважением, а после стычек с директором и ввиду его страдательной роли в этих стычках голос его звучал для гимназистов вдвойне убедительно.

Строгий, неподвижный стоял он перед нахлынувшей на него толпой гимназистов, и уже один вид его — спокойный и непоколебимо твердый — должен был охладить страсти. Движение остановилось, лавина застыла по всей лестнице, следуя изгибам перил. Образовался как бы живой амфитеатр, среди которого, подобный древнему трагику, стоял седогривый Степан Степанович.

— Никто в шинельную не пойдет раньше окончания занятий, — сказал он с твердостью. — Вы пришли сюда учиться, и происшедший сейчас печальный инцидент не дает вам никакого права пренебрегать вашими священными обязанностями. Вы полагаете, что имеете основания быть недовольными некоторыми событиями школьной жизни. Положа руку на сердце, я готов признать за вами это право. И я даю вам честное слово, что сегодня на заседании педагогического совета все события последних дней будут нелицеприятно обсуждены. Я первый подниму голос за то, чтобы беспристрастно разрешить болезненные вопросы. Я думаю, вы можете мне верить.

Степан Степанович поднял густые серебряные брови и оглядел амфитеатр.

— Я полагаю, что никто из присутствующих здесь учащихся не скажет, что я когда-либо обманывал вас.

Никто этого сказать в самом деле не мог. Степан Степанович сделал шаг вперед, взял ближайшего к нему гимназиста за плечо и, повернув к себе спиной, чуть-чуть подтолкнул к лестнице.

— Идите, идите, — сказал он спокойно и повелительно. — Будем говорить завтра, и, надеюсь, в более мирной обстановке.