Ванда Василевская - Том 3. Песнь над водами. Часть I. Пламя на болотах. Часть II. Звезды в озере

Ядвига медленно сливала картошку, зеленоватая струя кипятка стекала из-под крышки в ведерко. Началось! Опять Хожиняк. Теперь мать не перестанет говорить о нем.

В сенях кудахтала курица и тихо попискивали цыплята. В окно широкой полосой врывался солнечный свет. И в этом свете порыжевшая юбка матери еще яснее, чем обычно, показывала всему миру свою ветхость.

— Такова уж женская судьба, что нужно выходить замуж, обзаводиться своим хозяйством, растить детей. А на кого ты можешь рассчитывать? Только он один здесь и есть, и как раз сватается. И ты должна быть с ним любезна, а то, если ты вечно будешь сидеть надутая, парень еще испугается и бросит думать об этом.

— Парень! — процедила Ядвига сквозь зубы.

— А ты бы чего хотела? А тебе-то сколько годков? Разумеется, не сопляк какой-нибудь, у которого ни солидности, ни ума…

Загремели выщербленные тарелки, которые Ядвига в сердцах швырнула на стол. Да. Годы шли, пустые, глухие, потерянные годы. И никакого выхода, никакого способа убежать от своей судьбы. Пожалуй, и в самом деле, лучше что угодно, чем то, что сейчас. Правда, где-то далеко существует Петр, но на это нечего рассчитывать. Кто такой Петр, и кто такая она, Ядвига? Да и был ли он когда-нибудь, этот Петр? Не был ли это жестокий и сладостный сон, приснившийся в темную ночь? Впрочем, Петр… Теперь уже все кончено раз навсегда. И это тем мучительней, что в сущности ничего и не начиналось.

Она передвинула тарелки. Плохой фаянс весь потрескался, на нем выделялась сеть темных линий. Теперь нужно налить простокваши из кувшина. От жары она вся отстоялась сывороткой, в которой плавали плотные, сбившиеся комки. Мать, шаркая ногами, подошла к столу.

— Почему ты не вынесла простоквашу в погреб? Опять никуда не годится.

— Я утром забрала, там уже места нет.

— Места нет… — сердито ворчала госпожа Плонская, усаживаясь в скрипучее кресло. Она ела жадно, шумно прихлебывая, ее беззубые челюсти ожесточенно жевали. Ядвига старалась не смотреть на мать.

— А что, картофель там, на косогоре, цветет? — вдруг вспомнила госпожа Плонская.

— Цветет, и хорошо цветет.

— А Стефека все нет и нет. Теперь уж он и про обед забывать стал.

Сидя против окна, Ядвига вдруг заметила в саду маленького Семку, брата Ольги. Он прятался в кустах уже отцветшей сирени, осторожно высовывая голову из зеленой тени. Встретившись с ней взглядом, он усиленно замахал рукой. Ядвига кивнула.

— Кто это там? — встревожилась мать.

Ядвига ела, не поднимая глаз от тарелки.

— Где?

— Где, где! В саду. Ты кому-то кивнула головой.

— Просто вам показалось.

— Как же, показалось! Ты смотрела в окно и кивнула кому-то головой, я видела.

Девушка подняла на мать ненавидящие глаза.

— И не думала никому кивать. Посмотрите сами, там же никого нет.

— Ну, ну! Уж я тебя знаю, — настаивала для порядка госпожа Плонская.

Ядвига встала.

— Ты что же это, уже поела?

— Не хочется. Жарко.

— Для Стефека простоквашу поставь в шкаф. Картошка совсем высохнет…

— С хлебом съест.

— А пусть его ест, как хочет, раз ему угодно не являться домой к обеду.

Ядвига собрала тарелки, поставила в шкафчик кувшин и высыпала остатки картошки в стоящее в углу ведерко. Глядя в сад, она вытирала заляпанный стол, ожидая, когда, наконец, мать удалится в свою комнату, чтобы по обыкновению подремать часок после обеда. Но госпожа Плонская сегодня, как нарочно, не торопилась.

— И куда он только пропал? Минутки дома не посидит, только бы гонять и гонять… Добром это не кончится, не кончится это добром.

Девушка взяла ведерко и вышла в сени. Осторожно выглянула за дверь. Семка стоял у дверей, прильнув к темным бревнам стены.

— Что случилось?

— Ольга вас дожидается, — громким шепотом сообщил мальчик, тревожно поглядывая на полуоткрытую дверь. — Внизу, в лодке дожидается. Сказала, что очень важное дело, чтобы вы обязательно пришли! Так велела вам передать.

— Хорошо, сейчас приду, — шепнула она тихо, и мальчик исчез, как сквозь землю провалился.

— Ядвиня! С кем ты там разговариваешь?

— Ни с кем. Кур прогнала, налезли в сени, — объяснила она сухо и принялась мыть посуду.

«Что могло понадобиться Ольге? Что случилось?» А мать, как нарочно, не уходит и не уходит к себе.

Госпожа Плонская открыла ящик и пересчитывала ножи и вилки. Поломанные, черные, выщербленные.

— На что это похоже… Ни на стол подать, ни гостю показать… Вон какие… Взяла бы ты, Ядвига, золы да почистила. Ни о чем не думаешь, обо всем приходится мне самой заботиться.

«Что могло Ольге понадобиться так спешно? Что это может быть? Неужели…»

Сердце забилось сильнее. Хотя нет, Ядвига знает, что это вздор, — откуда бы узнать об этом Ольге, и что она может ей сказать по этому поводу? Нет, нет, это, конечно, какие-то Ольгины дела, хочет, наверное, посоветоваться о чем-нибудь.

— Ни в чем на вас положиться нельзя. Стефек должен был привезти новые ложки с ярмарки и не привез, а эти старые прямо будто собаками обгрызаны.

Воркотня матери затягивается до бесконечности. Того и гляди, Ольга не дождется, а потом уж трудно поймать ее где-нибудь.

— Вот опять тарелка треснула. Наверно, ты кормила из нее цыплят. Я всегда говорю, что их надо кормить с дощечки, но тебе что? Пусть портится, пусть пропадает, какое вам дело до этого… Вон цветы поставила в кружку, а ветер опрокинет и разобьет. Нужны здесь эти цветы, как собаке пятая нога.

Наконец, старухе самой надоело, и она зашлепала к себе. Скрипнула кровать. Ядвига переждала еще несколько минут, и, когда из-за стены раздалось свистящее посапыванье, она на цыпочках скользнула к дверям и побежала через сад. Запыхавшись, остановилась на берегу. В лодке, прикрепленной цепью к ольховому пню, сидела Ольга.

— Что случилось?

— У вас есть время, барышня, а то я посылала за вами Семку…

— Семка говорил, что ты ждешь здесь… Что случилось?

— Дело к вам есть.

Ольга мяла в руках длинный стебель тростника. Глаза ее были потуплены и устремлены на серые, потемневшие от воды доски днища.

— Письмо пришло… Вот я и хотела, чтобы вы прочитали, барышня. Письмо по-польски.

Она оглянулась и вытащила из-за блузки крохотный, весь измятый клочок папиросной бумаги. Ядвига взяла в руки этот грязный лоскуток.

— Привез тут один человек, был на ярмарке, ему там дали.

Ядвига тщательно разгладила измятую бумажку. Она вся была исписана мелкими, бисерными строками.

Тюремная записка, прошедшая, наверно, десятки рук, прежде чем из дальних краев, из-за мрачных тюремных стен у самой немецкой границы добралась сюда, в затерянную среди болот и трясин деревушку.

И сразу бросилось в глаза, врезалось в сознание одно слово. Оно вынырнуло на серую поверхность, закричало, завопило во весь голос. Похолодев, Ядвига осторожно подняла глаза на Ольгу. Ольга сидела, обняв руками колени, и жевала длинный стебель тростника. Покусываемый мелкими зубами, стебель колебался в воздухе. Круглые черные глаза внимательно смотрели на Ядвигу.