Владимир Фромер - Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга первая

Кто обращал внимание на манеру Рабина изрекать прописные истины монотонным голосом, уставившись в одну точку неподвижным взглядом сомнамбулы?

Кто замечал набрякшие мешки под его глазами?

Кто видел, что его лицо напоминало снимки поверхности Марса, сделанные «Викингом»?

Рабин олицетворял молодость государства, его героический эпос.

Какое кому дело, как Рабин выглядел?

Важно, что он всегда был с нами.

Мы не хотели замечать, что Израиль слишком быстро состарился, что у него такие же мешки под глазами и такие же морщины.

Израиль и Рабин слились в одно в нашем сознании: Пальмах. Война за Независимость. Шестидневная война.

Рабин — человек на все времена.

Америке повезло больше. Ей не пришлось увидеть состарившегося Джона Кеннеди или Мэрилин Монро в облике старушки с трясущейся головой. Кеннеди умер молодым, подарив Америке вечную молодость. Его юный профиль отчеканен на серебряном долларе. Вся Америка видит его каждый день. Он — зеркало, глядя в которое Америка любит спрашивать: «Зеркальце, скажи, скажи…»

Нашим зеркалом был Рабин.

Как ликовала страна, когда в 1974 году воспитывавшихся в диаспоре евреев наконец-то сменил на посту премьер-министра уроженец Эрец-Исраэль. Сабра. Ицхак Рабин.

Восемьдесят процентов населения верило, что Рабин изменит облик израильского общества, излечит его от травмы, полученной в Войну Судного дня. Ни один из израильских руководителей, даже Бен-Гурион, никогда не получал от общества такого кредита, какой был предоставлен Рабину. Народ, уставший от войн, коррупции, инфляции, бюрократизма, неуверенности в завтрашнем дне, жаждал перемен и связывал свои надежды с приходом к власти популярного генерала, находившегося в расцвете сил, считавшегося архитектором величайшей победы в еврейской истории.

Все ждали реформ. Народ готов был сплотиться вокруг нового лидера и следовать за ним куда угодно. В начале своего правления Рабин даже туманно намекнул, что наступила смена вех, что он намерен руководить иначе, чем его предшественники.

Тем горше было разочарование.

Не прошло и года, как опросы общественного мнения показали, что восемьдесят процентов населения видят будущее государства в мрачном свете. Ожидают новой войны, роста инфляции и дальнейшего падения нравов.

Война не разразилась. Но отсутствие у нового лидера хоть какой-то позитивной программы усугубило кризисное состояние, в котором находилось общество. Нация, получившая столь слабого вождя, утратила, что называется, чувство внутреннего ритма.

Что нам осталось от тех лет?

Яркая вспышка Энтеббе [27] Яркая вспышка Энтеббе… Имеется в виду освобождение израильских заложников в угандийском аэропорту Энтеббе ударным отрядом под командованием подполковника Йони Нетаньягу 3 июля 1976 г. Йони погиб на земле Уганды. — и ничего больше.

Стоит ли удивляться? Через несколько месяцев после того, как Рабин сел в кресло Бен-Гуриона, он заявил:

— Мы должны отдавать себе отчет в том, что не можем изменить политические реалии. Что поделаешь! Европа зависит от арабской нефти, военный потенциал арабов увеличивается. Поэтому основная задача Израиля должна заключаться в выигрыше времени.

«Не страшны дурные вести, мы в ответ бежим на месте. Бег на месте — общепримиряющий» — вот и все, что смог предложить Рабин.

Да что же это за странная политическая программа, сводящаяся к тому, чтобы сидеть сложа руки? Тот, кто не надеется изменить политические реалии, не должен браться за руль.

Рабин взялся и очень быстро оказался в положении купеческого сынка, промотавшего отцовское наследство.

Пятнадцать лет понадобились ему, чтобы вновь пробиться к вершине власти. На сей раз — с программой революционного прорыва к всеобъемлющему миру. Плохой или хорошей, это иной вопрос.

Сагу о Рабине нужно начинать с 1 марта 1922 года. В этот день в Иерусалиме, в семье Нехемии и Розы Рабин (Робичевых) родился мальчик, названный Ицхаком. Отец Нехемия отличался рыхлостью характера и спокойной, созерцательной душой. В доме всем заправляла мать Роза, урожденная Коган, женщина энергичная и властная, преданная сионистским идеалам и настолько погруженная в общественную деятельность, что для семьи почти не оставалось времени. Отец, служащий Электрической компании, тоже редко бывал дома.

Но дети все же не росли, как сорняки у забора. Роза ввела в семье железную дисциплину. Ее власть над членами маленького семейного клана была безграничной. Ей, а не отцу посвятил Рабин большую часть своей книги «Отчий дом».

«Мы с сестрой, — вспоминает Рабин, — делали все домашние работы: застилали кровати, сами стирали, готовили, убирали. Один из принципов мамы я очень не любил. Она считала, что еду нельзя выбрасывать. И то, что мы с сестрой не съедали утром, оставалось нам на обед».

Годами Нехемия вел с женой борьбу за то, чтобы она позволила купить маленький холодильник. Роза ненавидела роскошь, презирала излишества, но была амбициозной.

— Если ты не будешь первым, — говорила она сыну, — то я буду считать, что ты последний.

Роза была из тех женщин, что «в горящую избу войдут». А «коня на скаку» она и впрямь остановила.

«Не помню уже, какой шел год, но было мне тогда лет шесть, — вспоминает Рабин. — В одно весеннее утро мама разбудила нас очень рано и сказала: „Дети, мы идем на адлояду“. Мы с сестрой, весь год мечтавшие увидеть карнавальное пуримское шествие, знаменитую адлояду, завопили от радости. И вот мы сидим на местах для почетных гостей. Вокруг буйство красок. Мы то и дело показываем друг другу особенно смешную маску и хохочем.

Сейчас начнется адлояда. Откроют ее отцы города, гарцующие на лошадях, украшенных разноцветными ленточками.

— Вот Меир Дизенгоф, — говорит мама, — а вот…

И вдруг она срывается с места и оказывается прямо перед мордами лошадей, уже тронувшихся в путь по знаку Меира Дизенгофа. Первого коня мама хватает за узду, и все шествие останавливается.

— Ты не смеешь открывать адлояду, — кричит мама человеку, растерянно глядящему на нее с высоты конского крупа. — Ты — враг рабочего движения.

Этим „врагом“ оказывается мамин идеологический противник в то время Авраам Шапиро.

Поднимается шум. Все обступают маму, кричат.

Я растерян. Моя мама остановила всю Адлояду. Вдруг она машет рукой, легко взбегает к нам и говорит:

— Мы в этом участвовать не будем. Ицхак, Рахель, марш домой!»

Мать умерла, когда Ицхаку едва исполнилось шестнадцать лет.

Всю жизнь Рабин находился в тени женщин, охваченных необоримым зудом общественной, социальной и политической деятельности.