Владимир Фромер - Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга первая

«Грубая солдатская прямолинейность, которой так гордится Арик, часто переходит в сварливость. Но больше всего печалит меня его склонность ко лжи», — записал Старик в своем дневнике.

После расформирования 101-го полка Шарон стал командовать дивизией парашютистов. В командных кругах у него сложилась репутация тяжелого, трудновыносимого человека. Многие генералы, которых Шарон нашел способ задеть или обидеть, его терпеть не могли. Арик умудрился поссориться с двумя начальниками генерального штаба: сначала с Хаимом Ласковым, затем с Моше Даяном. Давид Бен-Гурион был его единственной защитой, и Старик, хотя и не без колебаний, взял Шарона под покровительство.

— Ему надо дать шанс, — уговаривал Бен-Гурион Ласкова, а потом Даяна, — я знаю, что Арик работает над собой, и верю, что он избавится от своих недостатков.

В своем дневнике он пишет: «Я несколько раз ловил Арика на лжи. Только одно мешает ему стать нашим выдающимся полководцем. Он сам».

Уже после смерти Бен-Гуриона Шарон признал: «Я несколько раз не то чтобы лгал Старику, но не говорил ему всей правды. В свое оправдание могу сказать только то, что во всех этих случаях я не преследовал личных интересов, а спасал от тяжелого наказания нескольких своих солдат и офицеров, совершивших тяжкие проступки. Я их высоко ценил, несмотря ни на что. Бен-Гурион все понял и простил, хоть и сердился на меня из-за дела Меира Хар-Циона». Событие, известное как личная война Хар-Циона, произошло в феврале 1955 года. Двое молодых людей, Одед и Шошана, отправились на прогулку в Эйн-Геди и не вернулись. Лишь через два месяца были найдены в колодце их изуродованные тела. Шошана была любимой сестрой Меира Хар-Циона, лучшего командира 101-го полка. Меир, ошалев от горя, взял нескольких людей и отправился мстить. Когда стало известно, что он вытворяет, начальник генштаба Моше Даян послал за ним целое подразделение, но Меир вернулся сам и сдал оружие своему командиру Ариэлю Шарону.

Общественное мнение было потрясено. Моше Шарет, занимавший в то время пост премьер-министра, записал в своем дневнике: «Этот Меир — гнусный злодей. Но не лучше и Шарон, берущий его под защиту. 101-й полк не что иное, как банда головорезов, считающих, что им все дозволено. Такое положение нетерпимо».

Бен-Гурион, ставший в кабинете Шарета министром обороны, лично допрашивал Шарона и вынес ему строгий выговор в присутствии всех офицеров генерального штаба.

Шарет был недоволен и записал в дневник:

«На этот раз я не спустил Арику, — сказал нам Старик с наивной гордостью. Мы с Голдой обменялись красноречивыми взглядами. Устный выговор… Теперь бедный Шарон не будет спать по ночам…»

Долгая карьера Шарона похожа на поединок, который он вел не только с врагами Израиля, но и с израильскими генералами. На всей его в целом безупречной военной репутации было лишь одно пятно.

Оно преследовало Шарона годами, как наваждение. Подобно кошмару, не давало спать по ночам и исчезло только после Войны Судного дня. Пятно это возникло в результате операции по захвату перевала Митле в Синайскую кампанию 1956 года.

Получилось так, что полковник Шарон послал прямо в ловушку своих парашютистов. Они оказались в узком ущелье, где сверху на них обрушился шквал огня. Египтяне били из пулеметов и базук, швыряли гранаты. Парашютисты не могли поднять головы и вжимались в песок, а вокруг бушевал настоящий ад, продолжавшийся до тех пор, пока Шарон не ввел в бой резервы и не очистил от врага прилегавшие к ущелью возвышенности.

38 парашютистов погибли. 120 получили ранения.

И ничто не спасло бы Шарона, не помог бы ему Бен-Гурион, вылетел бы он из армии, как пробка, если бы не старый, везде и всегда чтимый принцип: победителей не судят.

Шарон — это Шарон. Он все-таки взял перевал и обеспечил кинжальный прорыв израильской армии вглубь Синайского полуострова.

— Как ты смел, вопреки моему приказу, бросить людей в пекло, не выслав сначала разведки? — кричал взбешенный Даян.

Шарон отвечал с чисто римским хладнокровием:

— Может, я и ошибся. Но мне на поле боя виднее, чем тебе в генеральном штабе. Я сделал то, что считал нужным в той ситуации.

Но в сражении при Митле произошло нечто иное, гораздо более страшное для репутации Шарона, чем его стратегическая ошибка. Он не принял личного участия в бою. Не повел за собой бойцов, как это делают израильские командиры. Шарон облюбовал надежную скалу, устроил под ней свой штаб и руководил боем, как Наполеон, рассылая адъютантов с приказами. Это привело к тому, что его обвинили в трусости его собственные офицеры: Мота Гур и Ицхак Хофи.

Слухи ширились, расползались, авторитет Шарона был поколеблен, его военная карьера приостановлена. Шарон не показывал вида, что уязвлен в самое сердце. Но с тех пор, в каких бы военных операциях ему ни доводилось участвовать, всегда лез в самое пекло.

Единственным человеком, с которым Шарон поделился своими горестями, был Давид Бен-Гурион.

В 1963 году премьер-министр Леви Эшкол назначил начальником генерального штаба Ицхака Рабина. Новый командующий знал, что его рекомендовал на этот пост Бен-Гурион перед своей отставкой, и поехал в Сде-Бокер, чтобы поблагодарить. Старик встретил его приветливо и в конце долгой беседы сказал:

— У меня к тебе просьба, Ицхак. Ты знаешь о моем особом отношении к Арику Шарону. Я считаю его одним из самых талантливых наших командиров. Если бы он всегда говорил правду! Тогда ему не было бы равных. Обещай мне, Ицхак, что ты будешь относиться к нему не так, как твои предшественники.

Рабин пообещал и сдержал слово. Не только потому, что любил Бен-Гуриона и был ему обязан. Он уже давно присматривался к Шарону и, зная его недостатки, ценил этого полковника больше, чем многих генералов.

«Я вызвал Арика, — вспоминал позднее Рабин, — и сказал ему: — Всем известно, что ты превосходный командир. Твоя проблема в том, что некоторые черты твоего характера невыносимы для окружающих. Я хочу продвинуть тебя на командные посты. Но сначала я должен убедиться, что прав ты, а не твои враги».

Через год Рабин присвоил Шарону звание бригадного генерала. В этот радостный день Арик получил письмо из Сде-Бокера.

Бен-Гурион писал: «Я рад, что ты теперь генерал, хотя в моих глазах ты был им уже давно. Но больше всего меня радует, что ты сумел избавиться от своих недостатков. Я верил, что так и будет. Ты не разочаровал меня, и за это я тебе благодарен. И я знаю, что тебя еще ждут большие свершения».

Наступила зрелость. В канун Шестидневной войны Шарон уже твердо стоял на ногах и знал себе цену. В период выжидания, в мае 1967 года, лишь три генерала требовали немедленного выступления. Одним из них был Шарон, предвидевший быструю и сокрушительную победу. Но генеральный штаб и правительство колебалось.