Владимир Голяховский - Чаша страдания

— Мама, ты знаешь — я не собираюсь жить на папины средства и не хочу, чтобы во мне видели министерского сынка.

Августа с удовольствием наблюдала в сыне развитие прямого и благородного характера, она считала, что прямота в нем — от делового отца, а благородство — это он унаследовал по ее линии.

— Я очень рада, что ты не стал типичным балованным министерским сынком. Знаешь, как говорили мои родители: в двадцать лет ума нет — и не будет; в тридцать лет жены нет — и не будет; в сорок лет денег нет — и не будет. Запомни это как руководство на будущее.

— Мне скоро как раз двадцать. Как ты считаешь — есть у меня ум?

Она улыбнулась наивной простоте его вопроса, пошутила:

— Ну как тебе сказать? Похоже, что есть.

— Мама, похоже? Только похоже?

— Ну не обижайся, я пошутила. Думаю, что на подходе к двадцати ты достаточно умен. Мы говорим не о книжном уме, вычитанном, чужом.

— Мама, я знаю, ты права насчет поэзии. Мне писать хочется, но я не совсем уверен, что могу быть профессиональным поэтом.

— Тогда зачем торопиться? Получи образование, стань специалистом и продолжай писать стихи. Там видно будет.

— Но какое образование? У меня ни к чему другому нет тяги.

Это была главная тема семейных обсуждений. Перебирали все возможности: медицинский — не годится, технические — не подходят, юридический — не привлекает. Бесконечно занятый Семен Гинзбург не мог уделять много внимания сыну. Когда с ним заговаривали об Алешином образовании, он, как всегда, шутил:

— Что бы ты ни выбрал, клади диплом на стол. Вот именно. Да, Алешка, вот что тебе надо помнить: с твоей еврейской фамилией поступить в любой институт будет нелегко. Но ты сам хотел оставить себе мою фамилию.

— Я никогда не откажусь от фамилии моего отца и моих предков. Но ведь в паспорте у меня все-таки написано — русский. Мама-то у меня русская. А раз так, то по еврейским законам я не могу считаться евреем.

— Ишь куда хватил — «по еврейским законам». Кто их тут знает, еврейские законы? Вот именно. Зато евреи слишком хорошо знают русские законы — бьют не по паспорту, а по морде. Ты, Алешка, имей в виду: я не стану составлять тебе протекцию, просить за тебя никого не стану — куда бы ты ни поступал, экзамены сдавай сам и добивайся всего сам. Вот именно. Но если будет какая несправедливость, если тебя не примут при хороших оценках из-за твоей фамилии, если «стукнут не по паспорту, а по морде», тогда я вступлюсь. Не за тебя вступлюсь, а за справедливость.

Алеша знал прямой и строгий характер отца. Он уже очень давно понял, что в жизни ему надо рассчитывать только на свои силы. И на семейном совете в конце концов решили — он подаст заявление на филологический факультет Московского университета.

В послевоенные годы было много демобилизованных парней и девушек, которым война помешала получить высшее образование. При поступлении в любые институты они имели преимущество — как бы они ни сдали экзамены, их, как ветеранов войны, принимали. Таким, как Алеша, только что со школьной скамьи, поступить было тяжелее.

В приемной комиссии университета двое немолодых мужчин с холодным выражением лица разговаривали с Алешей неприязненно, с оттенком издевки:

— Гинзбург, да?

— Да, Гинзбург.

— Еврей?

— Нет, русский.

— Как же ты можешь быть русским, когда фамилия еврейская?

Алеша разозлился и решил посмеяться над ними:

— А вы «Героя нашего времени» не читали? Там Лермонтов прямо пишет, что знал одного русского по фамилии Вернер и одного немца по фамилии Иванов.

Один из них посмотрел с презрением:

— Ты нам сказки не рассказывай. Раз фамилия еврейская, русским ты быть не можешь.

Но другой примирительно сказал:

— Да что ты к нему пристал? Не видишь, что ли, что у него нос немного курносый. Наверное, мать где-то его нагуляла.

Это совсем вывело Алешу из себя:

— Ваше дело принимать документы от поступающих, а не обсуждать их фамилии и носы. Примете вы мои документы на конкурс? Или я буду на вас жаловаться.

— Ишь ты, какой строгий. Ну, ну, подавай документы, посмотрим — примут ли тебя.

Алеша сдал экзамены, получив проходной балл, но в списке принятых его не было. Тогда он попросил отца:

— Помнишь, ты говорил, что поможешь исправить несправедливость? Вот так и получилось — балл у меня проходной, но не приняли, я думаю — из-за фамилии.

Семен Гинзбург нахмурился и на следующий день поехал к ректору университета. В приемной было много просителей: за своих непринятых детей пришли ходатайствовать интеллигентные люди, среди них много было лиц с еврейскими чертами. Семен сказал секретарше:

— Доложите, пожалуйста, — Семен Захарович Гинзбург.

Она быстро и безразлично глянула не него:

— Сегодня день Гинзбургов, вы уже третий. Я доложу.

Он ждал целый час и опять попросил:

— Доложите, пожалуйста, — министр строительства Гинзбург.

На этот раз она подняла брови:

— Министров тоже было уже два.

Ректор, известный профессор, тотчас вышел к нему, любезно развел руками:

— Прошу прощения — посетителей такое множество…

В кабинете Гинзбург сказал прямо:

— Я приехал просить, но просить не за сына, а за восстановление справедливости. Почему в университет не принимают абитуриентов с еврейскими фамилиями?

Ректор запросил Алешины бумаги:

— Да, по отношению к вашему сыну была допущена несправедливость. Но если бы вы знали, как райкомы партии нажимают на высшие учебные заведения, чтобы было меньше студентов с еврейскими фамилиями! Если еврей носит фамилию Щербаков или Богданов, на это смотрят сквозь пальцы. Но очень много абитуриентов с еврейскими фамилиями.

— Что ж, если они сдают экзамены на проходной балл, вы вводите для евреев процентную норму, как когда-то в царской России?

— Ну, ну, не совсем так, конечно, но все-таки времена для них настали нелегкие, — и ректор добавил: — И для нас тоже. Но для вашего сына мы, конечно, сделаем исключение.

— Я не прошу исключения. Вот именно. Зачем делать исключение? Действуйте по закону и по совести.

— Товарищ министр, недавно я видел в пьесе Островского «Горячее сердце» такую сцену: городничий спрашивает мужиков, вызванных с повинной, — как ему их судить, по закону или по совести. И приказывает полицейскому: «Ну-ка принеси законы!» Тот вынес охапку тяжелых книг, выше головы. Мужики как увидали столько законов, так сразу запросили: «По совести суди, батюшка, по совести».

Гинзбург сам видел эту пьесу в филиале Художественного театра, вспомнил эту сцену и рассмеялся. Ректор, довольный своей шуткой, спросил:

— Так как хотите — по закону или по совести?

— По совести, по совести. Вот именно.

Визит папы-Гинзбурга подействовал — Алешу приняли в университет.