Валентин Пикуль - Пером и шпагой. Битва железных канцлеров

Победители стояли еще вблизи поля битвы; они хоронили павших, чинили повозки и пушки, пили и гуляли. Очень много было пленных – так много, что их отдали австрийцам, дабы самим с ними не возиться. А 243 прусских артиллериста, как уроженцы Восточной Пруссии, сочли себя уже подданными России и – прямо из плена – встали у русских орудий. Было очень жарко в августе, тысячи погребенных трупов стали разлагаться, и со столь ужасной быстротой, что армии надо было уходить прочь… Салтыков одним махом перебросил войска на левый берег Одера.

Первый угар победы прошел – пора было браться за дело.

Австрийцы же, ссылаясь на решения своего гофкригсрата, снова заманивали Салтыкова в Силезию и в Саксонию; взять Дрезден у Фридриха – вот цель их кампании.

– А наша задача ина будет, – говорил Салтыков. – Не ради Дрездена война идет. Надобно в Берлине сесть плотно и оттуда, из самого нутра Фридрихова, продиктовать королю те условия капитуляции, каковые мы пожелаем. Австрияки же более о своих огородах пекутся, где у них репка растет. Но пущай Конференция мне башку с плеч снимает, а в Силезию репки рвать не пойду!

Своими силами Салтыков не мог свершить успешное занятие Берлина: армия России потеряла много крови, припасы ее были расстреляны при Кунерсдорфе, провиант кончился, казна опустела.

– Если сейчас Даун не придет, – рассуждал фельдмаршал, – тогда, спрашивается, на што мы столько людей здесь угробили? У нас была цель ясная – Берлин! А в рекруты мы венцам не нанимались, дабы, Фридриха пужая легонько, на околицах Европы артикулы разные выкидывать…

Наконец к Салтыкову опять прибыл Лаудон.

– А мне советчики не нужны, – заявил ему фельдмаршал.

– Даун не замедлит прийти сюда, – утешил его Лаудон.

Стали ждать подхода армии Дауна. Одна неделя прошла, вторая, третья… Уже лист в трубку свернулся, поля оголились. И вот через семь недель прибыл Даун, но один (без армии!), чтобы попировать в шатрах русской ставки. Армию же свою Даун оставил на задворках Европы, оберегая ее от Фридриха, как пушинку.

За обедом Салтыков убеждал венского главнокомандующего: резон войны есть коалиционная победа над Пруссией, а не земельные приобретения для венской императрицы… Подвыпив, старик так и брякнул прямо в лицо высокомерному Дауну:

– Не спешите вы курфюршества-то делить!.. Мои солдаты два сражения выиграли. А теперь мы ждем от вас: выиграйте хоть одно. Несправедливо, чтобы одна Россия кровью своей умывалась…

Когда Даун отъезжал из лагеря, он сказал о Салтыкове:

– Какой грубый дипломат!

Салтыкову это тут же передали.

– Дипломат я грубый, верно, – согласился он. – Но зато патриот тонкий…

Австрийская императрица Мария‑Терезия переслала Салтыкову дружественное письмо.

– Отвечать надо, – забеспокоился Веселицкий. – Что писать-то ее величеству станем?

Салтыков с полной серьезностью посоветовал:

– Напиши ей так: мол, дурень Салтыков из письма твоего салат сделал и тем салатом своих голодных солдат кормил…

Кончилось тем, что письмо Марии Терезии где-то завалялось; фельдмаршал так и не ответил австрийской императрице.

И все время, пока армия Салтыкова двигалась от крепости к крепости, от города к городу, все время – неустанно! – Фридрих шел за нею, как волк за ослабевшей добычей. Русские оглянутся, готовые к бою, – и короля как не бывало. Но не вздумай зазеваться – тогда волк накинется и вонзит в добычу свои острые зубы…

Фридрих сейчас просто не замечал австрийской армии, хотя она была намного мощней русской. Дауна король всегда презирал, а Салтыков заставил короля уважать и себя и свою армию. В конце сентября войска Фридриха вошли в Саганское княжество, и здесь король стал ликовать.

– Виктория! – объявил он. – Главные силы моих противников расчленены мною через Саган, а хитрый Салтыков попадает под удар сбоку… В моей власти нанести ему этот удар!

Русская армия уже сильно голодала. Обозы, поспешавшие из Познани, разбивались отрядами прусских гусар, Лаудон решил покинуть армию Салтыкова – отойти к войскам Дауна.

– Уходите, – отвечал Салтыков, – у меня лишнего хлеба нет.

Фридрих в это время разработал отличный план разгрома русской армии на ее переправе через Одер («сюрприз» – так назвал он эту операцию). Но опытный полководец остался в дураках: армия Салтыкова уже была на другом берегу, и жарко догорали мосты, еще вчера наведенные русскими саперами. Возле крепости Глогау противники разбили свои лагеря – друг против друга.

– Пусть сунется, – сказал Салтыков, явно озлобленный. – Напоследки, прежде чем дверью хлопнуть, я короля выть заставлю!

Дерзость московитов выводила Фридриха из себя, но он боялся сунуться на русских. А между тем Даун не прислал русским обещанного провианта. Вместо обозов прислал советника.

– Итак, – спросил Салтыков у этого советника, – что вы посоветуете есть мне сегодня? И что дать на обед солдатам?

– Даун предлагает вам начать реквизиции у населения.

– Реквизиция – это тот же грабеж, только мудрено назван! – отвечал Салтыков. – Грабеж разлагает армию. Один раз солдат берет у жителя по приказу – то, что нужно ему, солдату. А второй раз берет без приказа – то, что самому жителю нужно!

– Тогда подождите: императрица пришлет вам денег из Вены!

На что Салтыков ответил словами историческими:

– Благодарю! Вот ты езжай от меня в Вену и там передай своей императрице, что мои солдаты денег не едят!

Даун стал подстрекать венский кабинет, чтобы он нажал на Эстергази, а Эстергази пусть нажмет на Конференцию: надо убрать Салтыкова, а над армией снова поставить Фермора. Конференция издалека всей властью своей обрушилась на фельдмаршала: его обвинили в том, что он озлобил Вену против России; что он зазнался настолько, что даже не ответил на письмо венской императрицы: грызня же с Веной косвенным путем ухудшила отношения России с Турцией…

Петр Семенович только ахал, руками разводя:

– Вот те на! Я уже и перед турками виноват…

Салтыков понимал, что весь этот поход был построен им лишь на риске. Он рисковал часто. Еще при Кунерсдорфе поставил на карту свою честь. Больше рисковать нельзя. Можно свернуть шею. Теперь против его отряда в 20 тысяч человек, оборванных, голодных и усталых, вырастал Фридрих, сверкая новым оружием, и грозился силой в 70 тысяч штыков.

Салтыков велел звать военный совет и объявил:

– Людей понапрасну губить – только славу России омрачать! Никогда завистником не был, а ныне стал… Королю прусскому – вот кому завидую! Он все на месте решает, и от Берлина вздрючек ему не бывает. Он независим от мнений чужеродных. А меня, как собаку худую, раздергали – то Вена, то наши мудрецы… Когда Кунерсдорф грянул, Даун был в девяти милях от нас. Гаддик с кавалерией в семи милях был. Помогли они нам? Нет. Вот Лаудона прислали. Из девяти полков его только два в бою были. Остальные на гороховом поле как легли, так и не встали, покеда от гороха одна ботва не осталась… Господа высокие! Друзья мои! После наших викторий под Цюлихау, при Пальциге и Кунерсдорфе мы, русские, не желаем быть от бездельников союзных унижены. Не хочет Вена воевать честно – не надо. Мы же, русские, за них кровь проливать не станем… Идем на зимние квартиры!