Валентин Пикуль - Пером и шпагой. Битва железных канцлеров

Берега Англии за это время уже основательно приблизились.

– Что мы сделаем по прибытии? – спросил де Еон.

– Пообедаем! И покажем англичанам, что у нас водятся денежки. И даже больше, чем они думают о нас, бедных французах…

Назначенный послом в Лондон, чтобы заключить мир, герцог Нивернуа был весьма яркой фигурой в дипломатии. Мизерный ростом, почти карлик, он обладал пронырливостью, знанием языков и придворных нравов. Легкий, как мальчик, Нивернуа имел прозвище «сильф».

К тому же он был известным баснописцем Франции; герцог Нивернуа прославил свое имя тем, что вырвал из пламени ватиканской инквизиции книгу Монтескье «О духе законов». В этом – великая заслуга его перед всем Человечеством!

Дрогнув мачтами от киля до клотика, корабль коснулся гордых берегов Альбиона, и Нивернуа сразу же стал пороть горячку:

– Начинайте швырять деньги! Что вы медлите?

– Я не вижу никого, в кого бы мне швырять! Укажите цель.

– Ослепляйте для начала кучеров и нищих… Да не так, не так! – волновался Нивернуа. – Я не знал, что вы, шевалье, такой скряга… Бросьте весь кошелек и даже не оглядывайтесь!

Писать далее просто страшно: в Лондон прибыли не дипломаты, а какие-то беспутные растратчики, которым давно уже терять нечего. Ночь перед въездом в Лондон они провели в Кантербюри, где под утро их поджидали издатели газет. Нивернуа с презрением обозревал столы, накрытые к завтраку:

– Какие скучные людишки эти англичане. Английская кухня – смерть моя; только ради прекрасных глаз графини Рошфор я согласился на эту дурную пищу. Смотрите, и тухлый заяц… Шевалье, он вас не отвратит?

Посол ограничил себя чашкою шоколада: им подали счет.

– Сколько там? – спросил де Еон.

– Разве это столь важно? – возмутился Нивернуа, скомкав салфетку.

– Сорок четыре шиллинга, герцог, – вступился лакей.

– Можно впустить издателей газет, – велел Нивернуа.

Когда их впустили, де Еон швырнул за одну ночь сорок четыре фунта стерлингов, будто не заметив, что это не шиллинги… Лондонские газеты, увидев такое мотовство, заволновались.

– Мы – голуби мира, – заявил Нивернуа. – Мы перепорхнули через Ла-Манш с миртовой веточкой в клюве. Можете писать о нас что хотите, только не спутайте голубей с индюшками.

И два голубка покатили из Кантербюри в Лондон.

Въезд в столицу через Вестминстерский мост великолепен. Но вражда недавней войны еще не остыла в англичанах, и кто-то закричал с дерева – на потеху толпе:

– Две бесхвостые французские собаки! Ату их, ату…

Де Еон не успел опомниться, как его «сильф» уже запрыгнул на империал кареты, звонко громыхавшей по булыжникам.

– Доблестные англичане! – обратился Нивернуа к толпе. – Я так несчастен всю жизнь оттого, что не родился среди вас, так стоит ли усугублять это несчастие вашими оскорблениями?

– Ну и мозгляк! – хохотала толпа. – Какие ножки…

– Благодарю, благодарю, благодарю, – кланялся на все стороны Нивернуа с высоты империала. – Джентльмены, вы так добры ко мне! Не будь вас, я так бы и умер, доверяясь только зеркалу, которое всегда показывало меня неотразимым красавцем!

И он добился того, что толпа грянула аплодисментами, – она признала его превосходство над ними.

– Чему они аплодируют? – шепнул Нивернуа своему атташе. – Разве я сказал какую-нибудь глупость?..

Лондона де Еон поначалу так и не рассмотрел – было не до него. Необходимо вырвать от Англии мир во что бы то ни стало!

– Могу вас порадовать, – вскоре сообщил Нивернуа. – Лорд Бэдфорд, который отправляется в Париж посланником от Англии, уже продался нам… Теперь возьмемся за самого главу торийского парламента – лорда Бьюта!

И лорд Бьют не замедлил пасть перед блеском золота.

– Теперь соблазним непорочную принцессу Вельскую, – сказал Нивернуа – и принцесса не устояла.

– Ах, эти просвещенные мореплаватели! – смеялся по вечерам герцог, попивая вино. – Они словно сговорились играть на понижение и скоро станут продаваться нам за кварту пива…

Исход мирных переговоров был обеспечен подкупом, и де Еон был немало удивлен той легкостью, с какой продавались сами и продавали свою страну английские политики, столь кичливые и надменные именно своим традиционным «патриотизмом».

Оружие само по себе выпало из рук Франции, и потому мир для Франции был жесток.

– Мы теряем целое государство Канаду, – переживал Нивернуа, – всю долину реки Огайо, левобережье Миссисипи, Гренаду и Сенегал, Минорку, в Индостане у нас остается на Ганге всего пять городов… И вместо флота у нас – одни жалкие плоскодонки! В самом деле, скоро от Франции останется только… Франция!

– Дюнкерк, Дюнкерк, – пугался де Еон каждый раз, когда заходила речь о срытии укреплений Дюнкерка. – Вот что кажется особенно унизительным для нашего короля…

– Дюнкерк – срыть в море! – настаивали англичане.

И пришлось согласиться.

– Ладно, – кивнул Нивернуа, страдая. – Земляные работы воспитывают в народе трудолюбие и любовь к землепашеству. Мы даже рады срытию Дюнкерка: меньше будет у нас бездельников…

Когда основные пункты мирного трактата были приведены в ясность, герцог Нивернуа ожил и помолодел:

– Мы еще не дохлые мухи, ибо потихоньку вылезаем из этого гладкого и клейкого сиропа… Что вы там листаете, шевалье?

– Стародавний Утрехтский мир, – ответил де Еон. – Я не хочу сдаваться и отомщу англичанам за бастионы Дюнкерка!

– Чем же?

– Треской, – ответил де Еон…

Опытный игрок в шахматы всегда старается не показать, что заметил промах противника, дабы воспользоваться им потом с выгодой для себя; так и де Еон – помалкивал, пока трактат обрастал статьями. Хваленые британские дипломаты сплоховали: ньюфаундлендские рыбные промыслы прошли как-то мимо их внимания. «Не замечайте их и далее!» – радовался де Еон. И только по утверждении статей де Еон выдвинул решающий козырь:

– Вот они и попались! Мы потеряли сушу в Америке, но моря возле Ньюфаундленда остались нашими.

Герцог Нивернуа даже прослезился:

– Вы же стали настоящим дипломатом!

Иной раз они хохотали сами над собой. Два циника, молодой и старый, вечно полупьяные сатиры, они что-то продавали и покупали. И сами удивлялись: дела идут – да, они двигаются! Чего доброго, скоро через Ла-Манш полетит настоящий голубок мира, туда – в Париж, где его так мучительно и долго ждут усталые французы…

Однажды в посольстве появился Роберт Вудд (секретарь Бьюта по иностранным делам). Он сказал, что зашел лишь на минутку:

– Дело всего лишь в одной формальной подписи.

– Подписываюсь заранее, – охотно отозвался Нивернуа. – Но, может, вы сообщите ваше последнее отношение к трактату?