Валентин Пикуль - Крейсера. Ступай и не греши. Звезды над болотом

— Побольше ваты, — советовал Солуха.

— Я вам забинтую как надо. Давайте сюда ваш дурацкий пипифакс…

Николай Петрович промыл рану, между ватой спрятал секретное донесение и очень добротно перевязал ногу заново.

— Ну… господи, помоги! — взмолился Конечников.

На следующий день его, как отъезжающего на родину, изолировали от офицеров. «Грустно было, — вспоминал якут, — расставаться со своими, тем более что мне при прощании запретили даже с ними разговаривать. Под конвоем японцы отвели меня на пристань и посадили на маленький пароходик, и только в пути я узнал, что он идет в Нагасаки». Мундир у него отобрали, взамен напялили пиджак, подарили кепку. «Этого грустного путешествия мне не забыть во всю жизнь: среди чужих людей, не говорящих даже по-английски, рядом с четырьмя гробами русских матросов, я, священник, сидел в кепочке…»

Было два тщательных обыска — в Сасебо и в Нагасаки. Конечникову велели развязать рану. Он развязал, а вату держал в руке. Ему сказали, что вата уже грязная, надо бы заменить.

— Вата еще чистая, — ответил якут по-японски…

Лагерь в Мацуями был размещен в сараях барачного типа, сколоченных из досок; потолков не было, а крыши соломенные, и когда задувал ветер с моря, японская солома тоскливо шуршала над головами спящих, навевая печальные сны о России, где соломы тоже хватало. Окна были заклеены бумагой. Для офицеров поставили кровати, а матросы спали на земляном полу. Завтрак начинался с чая, к которому давали хлеб, яйца и масло. Обед состоял из трех блюд, очень дурно приготовленных, но обязательно с мясом, что удивляло пленных, ибо они знали, что сами-то японцы сидят на рыбе. Армейские чины, попавшие в плен при Тюренчене, оставались в своих сапогах, а морякам, имущество которых погибло с кораблями вместе, японцы выдавали соломенные сандалии, в каких ходили крестьяне.

— Вообще-то, — рассуждал «Никита Пустосвят», облаченный в новое хаори, — нам с этими Гаагскими конференциями здорово повезло. Самураи из шкуры вон лезут, только бы доказать миру, что они приобщились к достижениям европейской гуманности… Сережа, а Вольтер у них был? — спросил барон.

— Не знаю, — отвечал Панафидин, выковыривая желток из яйца. — Наверное, если не Вольтер, то что-нибудь похожее на Вольтера японцы в своей истории имели. Вряд ли найдется нация, которая не дала бы миру хоть одного мыслителя!

Пленных рюриковцев навестили (вроде экскурсии) молодые мичманы и гардемарины японского флота. Они сразу выставили несколько бутылок коньяку и виски «банзай». Настроены гости были радостно и радостными голосами сообщили, что крейсера из эскадры Порт-Артура завершили свою трагическую судьбу:

— «Аскольд» разоружился в Шанхае, «Диана» интернирована в Сайгоне, а ваш крейсер «Новик» зашел в Кью-Чжао, где и бункеровался. Мы его потеряли из виду, а он тем временем обогнул всю Японию со стороны океана, и мы настигли его уже на Сахалине, «Новик» взорвался, как и ваш «Варяг», а матросы ушли в тайгу… Нам, — говорили гости, — было очень жаль топить ваш героический «Рюрик», но вы нас очень обозлили своим сопротивлением. Извините, пожалуйста.

— На этот раз извиняем, — отозвался Иванов 13-й.

— Зато на втором галсе, — грозно произнес «Никита Пустосвят», — постараемся быть более осмотрительны. И тогда уж вы извините нас, если мы поменяемся местами, как в вагоне поезда, чтобы из окна не слишком-то вас задувало холодом…

Вспоминая о бое крейсеров у Цусимы, японцы точно называли места своих попаданий, перечислили все пробоины на «Рюрике» и свое знание тут же вежливо оправдали:

— У нас были отличные дальномеры системы Барра и Струда, каких вы не имели. Не огорчайтесь: сейчас эскадра вашего адмирала Зиновия Рожественского, готовая тронуться в путь, уже поставила на мостиках подобную же оптику…

На прощание японцы оставили в бутылках недопитый коньяк и пачку газет, в которых журналисты Токио с большим уважением описывали геройское поведение «Рюрика». Офицеры просили Панафидина переводить эти статьи, столь лестные для их самолюбия, но мичман оказался толмачом неважным:

— Я не все понимаю. Пишут, что мы дрались отважно. А расстрел нашего экипажа в воде оправдывают разумным подходом к делу, который оказался в бою выше норм человеколюбия…

Вечером Панафидин встретился с Шаламовым на условленном месте — под столбом, на котором висело объявление: «Нельзя посторонникам ходите отсюда к северу, югу и дальше». Наверное, это писалось на уровне знаний русского языка обворожительной переводчицы Цутибаси Сотико…

— Ну так что будем делать дальше? — спросил Панафидин.

— Да я согласен, — отвечал Шаламов, охотно беря папиросу у мичмана. — Мне с вами-то бежать способнее. Вы же человек у нас образованный. Даже по-японски учились.

— К сожалению, по шпаргалкам. Экзамен-то в институте выдержать легко, зато трудно сдавать экзамены, когда вопросы задает не профессор, а сама жизнь… Привыкли мы на Руси все делать шаляй-валяй, лишь бы поскорее да понаваристее… Знаешь ли ты, братец, где мы с тобой находимся?

— Так точно — в Мацуями.

— Допускаю. А где Мацуями?

— Ну, в Японии.

— Вот именно, а Мацуями на острове Сикоку…

Следовательно, бежать они могли только морем, предварительно стащив у рыбаков фунэ — лодку или шхуну с парусом и компасом. Симоносекский пролив загорожен брандвахтой, значит, им надобно обогнуть Кюсю с юга, а там — прямым весовым курсом — можно выбираться прямо к Шанхаю.

— Сдохнем! — заявил Шаламов, прежде подумав.

— Без запаса воды, конечно, сдохнем. Но что-нибудь придумаем. Лишь бы оторваться в море — подальше от Мацуями.

Беседуя, чуть отошли от столба и сразу же напоролись на штык часового, охранявшего лагерь.

— Матэ, омайя! — заорал он. — Матэ, омайя!

Пришлось вернуться обратно к столбу.

— Чего он хоть вопил-то нам? — спросил Шаламов.

— В таких случаях кричат одно: «Стой, кто идет?»

— Да я иду! — обозлился Шаламов. — Русский матрос идет. Нешто ж мне эдакой сопли слушаться? Бежим…

О замышляемом побеге Панафидин рассказал в офицерском бараке одному только старику Анисимову.

— Не советую, — отвечал титулярный советник. — Японский язык знать можно, но глаза на японский манер не перекосишь. В этом-то халатике до колена хорошо только из сумасшедшего дома бегать, а в Мацуями за версту видать, что русский идет. На первом же углу за цугундер схватят и…

— Так не сидеть же мне тут! — возмутился мичман.

— Сиди, коли попался. Если бы из Японии так легко бежать было, так, наверное, уже все мы в России чай пили…

За бараками лагеря начинались густые заросли бамбука, даже не огражденные забором. А что там, за этой бамбуковой рощей, Панафидин не знал… К ночи стало свежо. Чистые звезды приятно помигивали с небес, и невольно думалось, что эти же звезды видят сейчас во Владивостоке. Из матросского барака проливалась над Мацуями сердечная песня: